– Что-то устал я вожжами трясти. Может быть, ты, Ксения, подержишь?

Петька сразу забыл обо всех своих неудобствах.

– Я подержу, – булькнул он, потому что вода ещё стояла почти у самого горла, глотнул и полез на передок телеги.

– Подержи, – согласился дядька Василий и передал ему вожжи.

Петька взял тяжёлый прошитый ремень и напрягся.

– Но! – крикнул он грозным и мужественным голосом, но лошадь не послушалась и пошла как будто даже медленнее.

Петька закричал ещё страшнее, но лошадь опять не обратила на него никакого внимания, а стала на ходу подхватывать губами придорожную траву. «Вот вредная скотина, – подумал Петька. – Ну я тебя сейчас!» Он махнул концом вожжей, чтобы стегнуть лошадь, и сшиб с себя панаму. Панама свалилась в колею, и оба колеса проехали по ней. Петька чуть не заплакал. Не то чтобы ему было жалко панамы, нет. Он терпеть её не мог, и в чемодане у него была ещё кепка, лыжная вязаная шапка и тюбетейка, но лошадь просто издевалась над ним. Как только панама свалилась, он крикнул: «Тпру-у!» – но она и не подумала остановиться. А дядька тихо сказал: «Стой!» – замерла как вкопанная. Когда Петька шёл за панамой, она обернулась посмотреть и, кажется, даже улыбнулась. Но Петька решил не сдаваться. Он надел грязную панаму, ухватился покрепче за вожжи и, топнув, как мама, ногой, заорал: «Поезжай сейчас же, дрянь такая!» И надо же – лошадь побежала! Тётя и дядя смеялись, но Петьке не было обидно. Лошадь стала слушаться, и это было главнее всего. Теперь, когда Петька хлопал вожжами и кричал: «Быстрее!» – она ускоряла ход, «Медленнее!» – замедляла. Но Петька не злоупотреблял своей властью. Гордо и спокойно ехал он, глядя поверх лошадиных ушей.

Лес кончился неожиданно. На опушке дорога раздвоилась. Дядя Василий негромко сказал:

«Домой…» – и лошадь свернула налево. Петька увидел домики на бугре, а под бугром речку. За домами снова был лес.

В деревню Петька решил въехать лихо: пусть деревенские видят, как он, москвич, управляется с конём. Где-то читал он, что лихие будённовские бойцы правили быстрыми конями, стоя на тачанках, и встал на телеге.

– Зачем это ты? – удивилась тётя Ксения.

Но Петька объяснил ей, что устал сидеть. Стоять на движущейся телеге оказалось совсем непросто, и по дороге до деревни Петьке пришлось два раза срочно присесть, чтобы не кувырнуться. У самой деревни дорога пошла ровнее, стоять стало легче, и Петька приосанился. Однако на жаркой улице было пусто, и только возле самого их дома встретился им старик с палкой. Он долго смотрел на Петьку из-под коричневой ладони, а потом строго спросил:

– Кто таков?

– Племяш мой из Москвы, дед Трофим, Алексея сынок, – ответила тётя Ксения. – Лето у нас поживёт.

– Хорошее дело, – одобрил дед. – Закоптился, чай, в городе. А стоит-то в телеге зачем? Зад отбил с непривычки, что ли?

И исчез будённовский кавалерист, и остался вместо него толстый Петька Тёткин, красный от стыда чуть не до слёз. Хорошо ещё, никого из деревенских ребят рядом не оказалось, а то засмеяли бы его с первого дня. Прозвали бы как-нибудь обидно. На счастье, лошадь сама остановилась возле ворот, и Петька поскорее слез с телеги. Он отдал вожжи дядьке Василию. Тётя Ксения зашла в калитку, отворила ворота, и Петька, опережая коня, вбежал во двор подальше от глаз противного старика.

Пока тётка раскладывала вещи, Петька осмотрел дом. Четыре комнаты, сени, кухня, чердак – это было то, что надо. Намного просторней их московской двухкомнатной квартиры. Свой чемодан Петька обнаружил в самой маленькой и уютной комнате тёткиного и дядькиного сына Антона, который сейчас кончал свой геологоразведочный институт и сидел где-то «в поле». Петька не очень понимал, как это весёлый и ловкий Антон сидит «в поле», а, например, не «гуляет по чисту полю», как делали в старину добрые молодцы, но спрашивать стеснялся.

Антон учился в Москве и зимой часто забегал к ним. Обедал, разговаривал с папой, реже – с мамой, а с Петькой почти не говорил. Однажды за какую-то грубость спокойно пообещал дать по шее, и Петька понял, что даст, не задумается. Петька тогда не нажаловался маме и сам не понял почему. Но всё равно возле Антона было очень интересно, и Петька ходил за ним хвостом.

Комната у Антона была замечательная. Стена над кроватью вся была завешана огромными странными картами. «Тектоническая карта Сибирской платформы», – прочёл Петька на одной из них. На соседней стене висели большие оленьи рога, фотографии каких-то бородатых людей в куртках и сапогах, среди которых один был поменьше ростом и без бороды. Петька сначала решил, что это мальчишка, и позавидовал ему, но потом разглядел, что это девушка, и потерял к фотографиям всякий интерес. Ружей и собак на снимках не было. Две другие стены были с окнами. Под одним окном стоял письменный стол с лампой и гладким радужным камнем, под другим ничего не стояло. В углу был шкаф с одной стеклянной дверцей и другой не стеклянной. Сквозь стекло были видны книги. Петька попробовал – шкаф был заперт. Кровать у Антона была низкая и не очень удобная. Петька с размаху плюхнулся на неё и охнул: она была жёсткая, как вагонная полка. Не то что его московская постелька. Петька решил, что попросит тётку постелить что-нибудь помягче.

За окном стоял куст, а на нём какие-то зелёные маленькие шарики. «Смородина, только незрелая, – догадался Петька. – А что ещё здесь есть?»

Он вышел во двор. Там был сарай, половина которого занята была дровами, а на другой стоял верстак и лежали инструменты. Некоторые из них Петька видел в школе на уроках труда. За этим сараем был другой, гораздо больше первого. В нём было сено, стояли сани, лежали грабли, лопаты, на стене висели три косы. Много там было всяких других вещей, в которых Петька решил разобраться потом. В другом конце двора был коровник, курятник и пристройка для свиньи. Коровы не было, куры бродили по двору, а свинья была на месте: толстая, розовая. Она поглядела на Петьку хитрыми глазками с белыми ресницами и хрюкнула, будто поздоровалась: «Привет, братец». Петька отвернулся. Вспомнилось, что мама часто называла его поросёночком за упитанность и розовый цвет. Нет, свиней Петька не любил. Другое дело собаки. Ещё когда телега въезжала во двор, Петька увидел высокого серого пса с белой грудью и закрученным в кольцо хвостом. Пёс прыгал вокруг тёти и дяди, но не лаял. Всё равно было видно, что он очень радуется.

– Знакомься, Серый, это наш племянник Петька, – сказал дядя Василий; пёс обнюхал Петькины ноги, посмотрел в лицо, будто запоминая, и снова стал прыгать вокруг дядьки.

Собачья будка была за домом, в саду. Серого там не было, и Петька не стал его искать. Он быстро осмотрел маленький сад, огород, заглянул в колодец и пошёл обратно в дом: там было ещё много неосмотренного. В кухне он сразу увидел люк в полу с ввинченным в него большим кольцом. Петька взялся за кольцо и потянул, сначала слабо, потом посильнее. Крышка приподнялась, и Петька увидел лесенку, уходящую в тёмную глубину. «Погреб, – догадался Петька, – очень интересно!» – и, откинув крышку, полез вниз. Погреб был довольно большой, в нём стояли мешки и бочки, по полу была рассыпана картошка, по стенам на полках разместились банки, бутылки, два маленьких бочонка и какие-то свёртки.

Запах от полок шёл такой вкусный, что Петька не удержался и полез через картошку к банкам и свёрткам. В погребе было темновато, и Петьке не удалось разобрать, что находится в банках. Свёртки он не решился разворачивать без спросу и стал их обнюхивать. В первом же он угадал сало, во втором – колбасу. Перед Петькиным мысленным взором сразу же засветились розовые довески к колбасе, которую мама и бабушка приносили из магазина. Он всегда их съедал: это было его неотъемлемое всеми признанное право. В свёртке, который лежал сейчас перед ним, тоже мог оказаться довесок, и его можно было бы попросить у тётки. Сначала попросить, а потом развернуть, но вылезать из погреба, искать тётку, объяснять, почему полез в погреб вопреки прямому запрету мамы… И кто их вообще знает, порядки в этом доме, лучше не разворачивать. Но запах висел в воздухе, густой и дразнящий, и Петька решил только посмотреть, какая это колбаса, которая может так сильно пахнуть. Отогнав сомнения, он развернул свёрток. Колбаса была толстая, тёмная, с квадратиками белого сала, яркими даже в полутьме погреба. Петька сразу понял, что она не магазинная, а домашняя. И довеска к ней не было. Вспомнилось, что утром в поезде он, боясь опоздать, съел очень мало, а потом только пил воду, и так ему вдруг захотелось есть, что хоть кусай от целого куска. Но на такой откровенный разбой Петька не решился. Одно дело – довесок, а другое – следы зубов на колбасе. Это же улика, а их нельзя оставлять. «Кто его знает, этого дядьку Василия, лучше пойти у тётки спросить», – подумал Петька и, наскоро завернув колбасу, полез через картошку обратно к лесенке.