— Во всяком случае надо спросить совета индейца! — сказал Дирк.

— Чернокожий сделал глупость! — сказал вместо ответа онондаго.

— Что я такого сделал, красный черт? — накинулся на Сускезуса Джеп, питавший, как и всякий негр, прирожденную антипатию ко всем индейцам, на что последние отвечали нескрываемым презрением к черной расе. — Что я такого сделал, что ты так говоришь в присутствии моего господина?

— Скажи, Сускезус, что же он, в самом деле, сделал? — спросил я, видя, что индеец не собирался отвечать моему негру и имел такой вид, будто он решительно ничего не слышал.

— Он избил краснокожего воина, как собаку!

— Ну, так что же? Велика важность! — пробормотал Джеп. — Немного постегать краснокожего совсем не вредно!

— Спина воина чувствительнее спины скво. Эти удары оскорбили его; он никогда не простит.

— Пусть помнит! Я хорошо его проучил, а в прощении его не нуждаюсь. Он был моим пленником. Почему я должен был отпустить его, даже не проучив как следует? Разве я жалуюсь, когда мой господин бьет меня?

— Как видно, я мало тебя бил, иначе ты не посмел бы так рассуждать в моем присутствии, — сказал я. — Перестань сейчас же, не то мне придется тоже проучить тебя!

— Маленькая порка часто бывает очень полезна негру! — заметил Гурт.

Дирк молчал.

— Ну, Сускезус, — обратился я к индейцу, — объясни, в чем дело! Я хочу знать!

— Мускеруск — вождь, а у вождя гуронов кожа чувствительная; он никогда не забывает того, кто его оскорбил!

— Но твой гурон едва ли сумеет разыскать нас; он, естественно, будет думать, что мы остались при войске, и если он вздумает искать нас там, то, конечно, не найдет!

— Как знать? Леса полны тропинок, а индеец полон хитрости и коварства! Зачем вы упоминали о Равенснесте?

— А разве кто-нибудь произнес это название в присутствии гурона? — спросил я, более встревоженный этим, чем всем остальным.

— Да, кто-то что-то сказал о Равенснесте, но так, вскользь, что едва ли этот гурон мог что-нибудь сообразить, — заметил Гурт небрежно. — А впрочем, пусть только вернется, если хочет, мы ему покажем!

Но это было неразумное рассуждение. Мое воображение невольно рисовало мне Аннеке, на которой вымещают свою злобу индейцы.

— Я послал бы вас, Сускезус, к этому гурону, — сказал я, — если бы вы могли мне сказать, за какую цену он согласится продать нам свое прощение!

Онондаго взглянул на меня многозначительно, а затем, приблизившись к Джепу, описал пальцем на его голове линию скальпа. Джеп понял значение этого выразительного жеста и посмотрел на индейца с таким выражением, с каким бульдог смотрит, скаля зубы, на свою жертву, когда готовится вцепиться ей в горло. Видя это, я приказал Джепу идти собирать вещи и тогда предложил Сускезусу высказаться определеннее.

— Вы знаете индейцев. Они теперь считают англичан разбитыми и повсюду ищут скальпы; они любят всякие скальпы: мужские, женские, детские, потому что все они оплачиваются деньгами и приносят честь!

— Да, — заметил Гурт, — это настоящие дьяволы, как только почуют кровь! Так ты думаешь, эти французские индейцы проберутся даже сюда, к нашим поселениям?

— Они пойдут где ближе; остальное им безразлично; ближе всех ваш друг. Но это вам нежелательно, не так ли?

— Конечно! А потому проводите нас кратчайшим путем в Равенснест. Это укрепленное жилище, где живут особы, которые нам дороже нас самих! — проговорил Гурт.

При последних его словах Сускезус едва заметно усмехнулся.

— Да, та скво недурна, — сказал он снисходительно, — я понимаю, что молодому человеку она нравится; но нам нельзя теперь идти туда. Надо раньше разыскать друзей, которые меряют землю, ту землю, что раньше принадлежала индейцам!

Это последнее замечание не понравилось мне. Оно было, несомненно, вызвано какой-то мыслью, зародившейся в мозгу индейца, которую я счел нужным разъяснить.

— Я весьма рад, что эта земля принадлежала индейцам, — сказал я, — так как в противном случае мы бы не имели права на нее. Но ведь мой отец и полковник Фоллок, его друг, купили эти земли у мохоков и уплатили им за них полностью, сколько те потребовали.

— Краснокожие никогда так не отмеряют землю, — сказал онондаго, — краснокожий указывает рукой, срубает кусты или ветви и говорит: вот, бери от этой воды до этой, земля твоя.

— Да, ты прав, мой друг. Так делают индейцы, но так как этот способ измерения земли не пригоден для разделения на отдельные, обособленные фермы, то нам нужно разбить всю эту землю на мелкие участки. Мохоки уступили моему отцу и его другу всю землю, которую они могли обойти в течение двух суток, идя от восхода до захода солнца и отдыхая ночью.

— Да, это доброе дело! — воскликнул индеец. — Нога не может обмануть, а перо — большой подлец!

— Индейцы сами пошли обходить с отцом и его другом землю, и когда вожди подписали или засвидетельствовали договор и получили оговоренную плату, мой отец и его друг стали хлопотать об утверждении за ними этой концессии у короля.

— А кто дал королю эту землю? Вся эта земля принадлежит индейцам, а не королю!

— А кто обратил делаваров в женщин? — спросил я. — Не воины ли шести народов?

— Да, мы им помогли, — сказал Сускезус, — воины шести народов велики и могучи, они надели на делаваров юбки, и с тех пор дел авары не могут ступать на тропу войны, как и скво. Но что это имеет общего с землей и правами короля?

— А вот что! Воины короля завоевали эту всю землю точно так же, как воины шести народов завоевали землю делаваров прежде, чем обратили их в женщин.

— Воины короля? А где же они, эти воины? Куда они делись? — спросил Сускезус с невероятной живостью. — Куда же они бежали? Где теперь земля Тикондероги? Чья теперь вся земля по ту сторону озера?

— Воины короля потерпели поражение, да! Но за один месяц, за один день все может измениться, и король может вернуть себе все эти земли. Ведь он не продал Тикондерогу французам, как мохоки продали нам Мусридж; не заключал с ними договора; они были сильнее или счастливее и отняли; он будет счастливее и отнимет назад. Торг же — дело другое.

— Да, торг хорош и для краснокожих, хорош и для бледнолицего человека. Но как могли и мохоки, и король продать одну и ту же землю? Значит, они и король вместе владели землей?

Как было разъяснить индейцу, что частное владение вместе с тем является здесь и владением короля? Но ответить ему все же было необходимо, чтобы не дать укорениться в его мозгу мысли, что мы не имеем законных прав собственности на Мусридж.

— Допустим, Сускезус, что тебе понравилось ружье, принадлежащее двум индейцам; ты бы вздумал его купить и заплатил бы и тому, и другому, сколько каждый запросит. Неужели ты после этого не считал бы себя законным хозяином этого ружья?

Сускезус был поражен этим ответом. Он был ему совершенно понятен, и чтобы выразить, что теперь он удовлетворен, индеец протянул мне свою правую руку и дружески потряс мою. На этом мы и покончили наш разговор на эту тему.

— Онондаго полагает, что французские индейцы могут напасть на Равенснест, но, с другой стороны, он считает, что нам следует прежде вернуться в Мусридж.

— Зачем? — спросил Гурт.

— У землемеров такой же скальп, как и у скво! — сказал Сускезус.

— Ты прав, но я думал, что наши землемеры в лесу ничем не рискуют! Кто их разыщет, кто выдаст? — спросил Дирк.

— Убейте в лесу дичь и оставьте. Разве вороны не разыщут ее? — возразил онондаго.

— Но ворон руководствуется своим инстинктом, своим чутьем хищника, он летает в воздухе и видит издалека.

— Индеец видит дальше! Он знает все в лесу! Нет того, чего бы не знал индеец.

— Во всяком случае, — сказал Гурт, — надо следовать его совету. Сколько раз приходится слышать о страшных несчастьях, происшедших оттого, что кто-то не хотел послушать совета индейца. Я убежден, что если бы Аберкромби спросил совета краснокожих, он был бы сегодня победителем.

При этих словах лицо Сускезуса приняло удивительно красноречивое выражение, и, подняв палец кверху, он произнес: