сам рядом врою лавочку.

Чтоб кто-то век спустя

с сиренью индевеющей

нашел плиту «6 а»

на старом Новодевичьем.

Согбенная юдоль.

Угрюмое свечение.

Забвенною водой

набух костюм вечерний.

В душе открылась течь.

И утешаться нечем.

Прости меня, отец,

что памятник не вечен.

Я за тобой бежал —

ты помнишь? — по перрону...

Но Время — это шар,

скользящий по наклонной.

Я — памятник отцу, Андрею Николаевичу.

Я лоб его ношу

и жребием своим

вмещаю ипостась,

что не досталась кладбищу,—

Отец — Дух — Сын.

1974

***

С иными мирами связывая,

глядят глазами отцов

дети —

широкоглазые

перископы мертвецов.

1975

***

Итальянка с миною «подумаешь!»

Черт нас познакомил или Бог?

Шрамики у пальцев на подушечках,

скользкие как шелковый шнурок.

Детство обмороженное в Альпах.

Снегопад, всемирный снегопад...

Той войной надрезанные пальцы

на всемирных клавишах кричат.

Жизнь начни по новой с середины!

Усмехнется счастье впереди.

И когда прощаешься с мужчиной,

за спину ладони заведи.

Сквозь его подмышки нежно, робко,

белые, как крылья ангелят —

за спиной ссутуленной Европы —

раненые пальчики болят.

1965

***

Неужто это будет все забыто —

как свет за Апеннинами погас:

людские государства и событья,

и божество, что пело в нас,

и нежный шрамик от аппендицита

из черточки и точечек с боков —

как знак процента жизни ненасытной,

небытия невнятных языков?..

1978

Апельсины, апельсины…

Самого его на бомбе подорвали —

вечный мальчик, террорист, миллионер…

Как доверчиво усы его свисали,

точно гусеница-землемер!

Его имя раньше женщина носила.

И ей русский вместо лозунга «люблю»

расстелил четыре тыщи апельсинов,

словно огненный булыжник на полу.

И она глазами темными косила.

Отражались и отплясывали в ней

апельсины, апельсины, апельсины,

словно бешеные яблоки коней!..

Рушится уклад семьи спартанской.

Трещат свечи. Пахнет кожура.

Чувство раскрывается спонтанно,

как у постового кобура.

Как смешались в апельсинном дыме

к нему ревность и к тебе любовь!

В чудное мгновенье молодые

жены превращаются во вдов.

Апельсины, апельсины, апельсины…

На меня, едва я захмелел,

наезжают его черные усищи,

словно гусеница-землемер.

1972

Мелодия Кирилла и Мефодия

Есть лирика великая —

кириллица!

Как крик у Шостаковича — «три лилии!» —

белеет «Ш» в клавиатуре Гилельса —

кириллица!

И фырчет «Ф», похожее на филина.

Забьет крылами «у» горизонтальное —

и утки унесутся за Онтарио.

В латынь — латунь органная откликнулась,

а хоровые клиросы —

в кириллицу!

«Б» вдаль из-под ладони загляделася —

как Богоматерь, ждущая младенца.

1974

Монолог актера

Провала прошу, провала.

Гаси ж!

Чтоб публика бушевала

и рвала в клочки кассирш.

Чтоб трусиками, в примерочной

меня перематюгав,

зареванная премьерша

гуляла бы по щекам!

Мне негодованье дорого.

Пусть в рожу бы мне исторг

все сгнившие помидоры

восторженный Овощторг!

Да здравствует неудача!

Мне из ночных глубин

открылось — что вам не маячило.

Я это в себе убил.

Как школьница после аборта,