не приехали из ОРУДа,

от пруда

подошли свидетели,

причмокнули: «Ну, вы — деятели!

Мы-то думали — метеорит».

Ушли, галактику поматерив.

Пролетели века

в виде дикого гусака

со спущенными крыльями, как вытянутая рука

официанта с перекинутым серым полотенцем.

Жить хотелось.

Нога и щека

опухли,

потом прилетели Испуги,

с пупырышками и в пухе.)

6

Уже наши души — голенькие.

Уже наши души голенькие,

с крылами, как уши кроликов,

порхая меж алкоголиков

и утренних крестьян,

читали 4 некролога

в «Социалистик Казахстан»,

красивых, как иконостас...

А по траве приземистой

эмалью ползла к тебе

табличка «37-70».

Срок жизни через тире.

7

Враги наши купят свечку.

Враги наши купят свечку

и вставят ее в зоб себе!

Мы живы, Олжас. Мы вечно

будем в седле!

Мы дети «37-70»,

не сохнет кровь на губах,

из бешеного семени

родившиеся в свитерах.

С подачи крученые все мячи,

таких никто не берет.

Полетный круговорот!

А сотрясенье — семечки.

Вот только потом рвет.

1970

Сан-Франциско — Коломенское...

Сан-Франциско — это Коломенское.

Это свет посреди холма.

Высота, как глоток колодезный,

холодна.

Я люблю тебя, Сан-Франциско;

испаряются надо мной

перепончатые фронтисписы,

переполненные высотой.

Вечерами кубы парившие

наполняются голубым,

как просвечивающие курильщики

тянут красный, тревожный дым.

Это вырезанное из неба

и приколотое к мостам

угрызение за измену

моим юношеским мечтам.

Моя юность архитектурная,

прикурю об огни твои,

сжавши губы на высшем уровне,

побледневшие от любви.

Как обувка возле отеля,

лимузины столпились в ряд,

будто ангелы отлетели,

лишь галоши от них стоят.

Мы — не ангелы. Черт акцизный

шлепнул визу — и хоть бы хны...

Ты вздохни по мне, Сан-Франциско.

Ты, Коломенское,

вздохни...

1966

* * *

Сложи атлас, школярка шалая, —

мне шутить с тобою легко, —

чтоб Восточное полушарие

на Западное легло.

Совместятся горы и воды,

колокольный Великий Иван,

будто в ножны, войдет в колодец,

из которого пил Магеллан.

Как две раковины, стадионы,

мексиканский и Лужники,

сложат каменные ладони

в аплодирующие хлопки.

Вот зачем эти люди и зданья

не умеют унять тоски —

доски, вырванные с гвоздями

от какой-то иной доски.

А когда я чуть захмелею

и прошвыриваюсь на канал,

с неба колют верхушками ели,

чтобы плечи не подымал.

Я нашел отпечаток шины

на ванкуверской мостовой

перевернутой нашей машины,

что разбилась под Алма-Атой.

И висят как летучие мыши

надо мною вниз головой —

времена, домишки и мысли,

где живали и мы с тобой.

Нам рукою помашет хиппи.

Вспыхнет пуговкою обшлаг.

Из плеча — как черная скрипка

крикнет гамлетовский рукав.

1971

Нью-йоркские значки

Блещут бляхи, бляхи, бляхи,

возглашая матом благим:

«Люди — предки обезьян»,

«Губернатор — лесбиян»,

«Непечатное — в печать!»,

«Запретите запрещать!»

«Бог живет на улице Пастера, 18. Вход со двора».

Обожаю Гринич Вилидж

в саркастических значках.

Это кто мохнатый вылез,

как мошна в ночных очках?

Это Ален, Ален, Ален!