До тех пор, пока Тео не ушел из «Петрохима», его жизнь была в полном порядке. Коллин — по-настоящему красивая девушка, и хорошая к тому же, исключая, что иногда — храни ее Бог! — снобизма у нее хватает. Малкольм когда еще первым сказал, что Тео повезло — такую девушку себе отхватил. В «Петрохиме» у Тео была большая зарплата, больше, чем сам Малкольм когда бы то ни было получал. У них был свой дом, два надежных автомобиля, и денег с лихвой хватало на лыжные каникулы и поездки на отдых во Флориду.

У Тео — двое потрясающих детей. Если не считать нескольких проблем во время службы в полиции и пенсии по нетрудоспособности, Тео тогда все-таки многого добился. Если бы только Малкольму удалось дожить до того времени, когда Тео завершит это дело с яхт-клубом, он мог бы покинуть этот мир без волнений.

Коллекция оружия — тоже одна из тем, которую надо обсудить с Тео. Он может ее сохранить для себя, это будет материальное напоминание о прошлом, когда Тео сам станет стариком. Некоторые экземпляры по-настоящему ценные. Например, револьвер «Аллен энд Уилок» тридцать шестого калибра, с фигурной мушкой из нейзильбера, ему больше ста лет. Старинная винтовка «Харперс-Ферри Ю-Эс» — очень красивая, на ней орел с распростертыми крыльями выгравирован. Она, к сожалению, была переделана под капсюльный механизм. Это снизило ее ценность.

И получаса не потребуется, чтобы Тео про финансовые дела рассказать, но Малкольм потерпит, дождется завтрашнего дня, как договорились. Просто Тео кажется совсем растерялся в том, что его карьеры касается. Впрочем, ведь это факт, что Малкольм и сам, примерно в том же возрасте, тоже как-то бросался из стороны в сторону. Он чувствовал какое-то стремление, жажду, которую никак не мог удовлетворить. Именно тогда он продал акции, про которые его собственный отец так и не удосужился ему ничего объяснить. Это была самая большая ошибка в жизни Малкольма.

Но все это — в прошлом. До какого-то момента человек строит свою жизнь, а потом начинает ее постепенно завершать. Этим он сейчас и занимается: починить заднее крыльцо, заизолировать асбест в подвале, договориться с парнишкой, что живет в конце квартала, чтобы привел в порядок лужайку. Просто надо, чтобы все было на своих местах. Не такая уж большая разница по сравнению с тем, что делаешь, когда собираешься во Флориду на несколько недель. Малкольм очень гордился, что может сказать всем — он семь раз ездил во Флориду с женой: первоклассные гостиницы, обеды в кафе и ресторанах, Дисней, Мыс Канаверал, Буш-Гарденз, автобусные экскурсии — они всегда все делали как положено. И Дот этого вполне заслуживает. Она была хорошей матерью, и она замечательная жена. У нее впереди еще много лет жизни остается. Никогда не курила, ни рюмки в рот никогда не брала. Он оставит ее с приличной пенсией, с деньгами за соцстраховку, с депозитным счетом и индивидуальным пенсионным счетом. Все у нее будет хорошо.

Когда все было готово, Малкольм позвал Тиффани и Дот.

— Закрой все занавеси, — велел он Тиффани. — Как следует закрой.

Дот села в ногах койки. Она смотрела на большую банку маринованных с укропом огурцов, которую Малкольм установил на кофейном столике, воткнув в нее с одной стороны провод под напряжением, а с другой — без напряжения. Интересно, подумал он, помнит Дот этот трюк или нет?

— Не-а, недостаточно темно, — сказал он Тиффани. — Набрось свое одеяло на карниз занавеси.

Дот всегда поддерживала Малкольма. Она никогда за всю их совместную жизнь с ним не спорила, что так часто делают жены других мужчин. С ней было легко, и когда он над этим задумывался, он мог бы сказать, что ей подойдет вот какое слово… великодушная.

— И дверь тоже, — сказал он Тиффани.

Она закрыла дверь и села на койку рядом с Дот, прижавшись головой к ее плечу.

В комнате было здорово темно.

— Ну, это не потребует всяких там долгих предисловий, только мне пришло в голову, что это одна из тех тайн Вселенной, с которой внучка Малкольма Волковяка обязательно должна познакомиться.

Малкольм включил удлинитель в розетку и через несколько мгновений банка с огурцами засветилась. Ярче и зеленее, чем ему помнилось. Она светилась, словно что-то, прилетевшее из космоса. С минуту все трое сидели, оцепенев, в полном молчании, словно под гипнозом, а потом Тиффани рассмеялась. Она поцеловала Малкольма в щеку, теперь она уже не хохотала — хихикала. Дот начала с усмешки, за ней усмехнулся и Малкольм. И вот рассмеялись уже все трое, а Малкольм смеялся так, что слезы катились из глаз, и пока банка с огурцами разгоралась все ярче, ему пришлось воспользоваться ингалятором, чтобы не умереть тут же, на этом самом месте.

Коллин настаивала.

— Мистеру Брауну нужно питание, — сказала она и показала Тео сумку, полную банок «Слим-фаст» и «Эншуэ», которые она взяла из дома.

— Это будет странно выглядеть, — ответил ей Тео, — если мы станем слишком часто крутиться около бокса.

— Отвези меня туда, иначе я не смогу пройти через все это до конца.

Они поспорили, но в конце концов Тео уступил и резко свернул через три полосы — к выезду с шоссе. Когда миновали ворота Американских мини-складов и медленно проезжали мимо окна конторы, Коллин пригнулась и сползла вниз с пассажирского кресла. Тео открыл дверь бокса и посадил мистера Брауна в торце ящика. Как только Тео отлепил у него со рта пластырь, мистер Браун выплюнул кляп и взмолился:

— Пожалуйста, прежде чем опять станет слишком жарко…

Он вывернулся из-под руки Тео, и тот шлепком вернул пластырь на место, сказав Коллин:

— Видишь?

Она была непреклонна. Тео привязал мистера Брауна к торцу ящика — теперь тот совершенно не мог двигаться, но был способен пить. Потом Тео оторвал два куска клейкой ленты и прилепил их концами к крышке ящика так, чтобы они с нее свободно свисали: если придется, Коллин в одно мгновение сможет закрыть Брауну рот.

Она настояла на своем. Это было правильно, так что теперь, когда Тео снаружи опустил металлическую дверь бокса, Коллин сконцентрировалась на том, чтобы полагаться только на себя, на свои собственные силы: они оба были на пути к этому. Она опустилась на рулон ковролина, подтянутый поближе к ящику, и включила электрический фонарь. От запаха, поднимавшегося из ящика, ее передернуло. Шерстяной костюм мистера Брауна все еще выглядел дорогим. Воротник белой сорочки по-прежнему был жестким от крахмала, однако на нем появились разводы, как на испорченном водой потолке над мансардным окном в комнате Тео. Повязка на руке мистера Брауна была пока еще свежей. Когда Тео с силой захлопнул металлическую дверь и загремел замком, продевая его сквозь стальные пластины и запирая Коллин внутри, когда он тронул машину с места и в дверь застучали камушки, вылетающие из-под колес, она напомнила себе, что это был ее собственный выбор.

Мистер Браун застонал сквозь ленту, заклеившую ему рот.

— Я хочу дать вам попить, — сказала Коллин, — но вы должны обещать мне, что не произнесете ни звука.

Когда она отлепила ленту, он прошептал:

— Здесь слишком жарко.

Она поднесла баночку «Эншуэ» к его губам, и по внутренней стороне ее предплечья покатились бусинки пота.

Он проглотил полбанки. Потом, охваченный паникой, прошептал:

— Эта железная крыша уже поскрипывает. При солнце тут просто духовка.

— Ш-ш-ш, — произнесла Коллин и, поднося к его губам бутылку с водой, попыталась успокоить его рассказом о том, какой она открыла способ охладиться в самые знойные дни лета, когда ей было всего двенадцать.

У девочки было строго ограниченное время на то, чтобы печь печенье. В то лето, тридцать три года тому назад, когда день с каждым часом становился все жарче, она тыльной стороной прижала ко лбу ладонь. «Я должна выбраться из этого дома», — пробормотала она и поставила выключатель духовки на ноль. Сунула руку в кухонную рукавичку, вытащила противень из духовки и сбросила овсяное с изюмом печенье на сетку — остывать. Сняла с себя фартук и аккуратно повесила его на вешалку рядом с фартуком матери.