— Брук вернется домой на летние каникулы через две недели, так что мы у него самого спросим, — сказала она.
— Ну, ФБР завтра уже подключится к этому делу. Могу тебе это гарантировать. — Малкольм искоса глянул на сына.
— Надеюсь, что подключится. Всерьез надеюсь.
Тиффани резко отодвинулась от стола.
— Кто-нибудь хочет чего-нибудь? — Она достала из холодильника соевый соус. Тщательно разобрала голубец на мелкие кусочки и разложила их по всей тарелке. Но по крайней мере она ест! Четыре кусочка, как сумела заметить Коллин. Сама же Коллин была слишком напряжена, чтобы есть.
Малкольм с преувеличенно веселым изумлением наблюдал, как Тиффани поливает соусом кусочки голубца.
— Слушай, я знал, что в тебе только одна половинка польская, но не подозревал, что твоя другая половинка — китайская!
— А тебя что, так уж колышет, как я ем?
— Да нет, я не сказал бы, что колышет. Замечательно видеть, что у тебя аппетит появился. Начну звать тебя «Китайская красотка». — Тарелка Малкольма оставалась нетронутой. Новостная программа добралась до сообщения о погоде: днем ясно и солнечно, жарко не по сезону, ночи прохладные.
— Слушай, дедуль, — сказала Тиффани, — а ты знал, что, если опустить пенни в острый соус «Тако-Белл», монетка выйдет из него блестящей?
Малкольм положил ладонь на ладошку Тиффани и наклонился к ней поближе.
— А разве сначала не пришлось бы ее салфеткой протереть, а? — ответил он, и оба они расхохотались. У деда с внучкой установились свои особые отношения, Коллин в них места не было.
Малкольм повернулся к Тео:
— После ужина, может, посидим с тобой, обсудим кое-какие вещи?
Дот отвернулась от телевизора, внимательно посмотрела на мужа.
— Сегодня не выйдет. У меня ужасно много работы на несколько ближайших дней. Проспект для яхт-клуба — финансовые прогнозы, цифирь кое-какую подсчитать, всякие такие дела… — Тео не смог больше ничего придумать.
— Я бы не стал это надолго откладывать, — сказал Малкольм.
Дот выронила вилку. Вилка звякнула о тарелку.
— Очень хорошо. Просто как раз сейчас я слишком занят. Такое дело провернуть — не пара пустяков. Оно требует и труда, и времени.
— Только не тяни. В ближайшие несколько дней, ладно?
— Конечно.
— Тогда давай запланируем на эти выходные, — сказал Малкольм. — Утром в воскресенье.
Тиффани оттолкнула свою тарелку, потом протянула руки под стол. Коллин услышала, как звякнули бирки о прививках на ошейнике собаки.
— Извиняюсь, я на минутку, — сказала Тиффани.
А Коллин, глядя, как дочь выходит из кухни, вспоминала себя в этом возрасте: она уже постоянно встречалась с Тео, сидела за этим же самым столом с мистером и миссис Волковяк, ела такие же голубцы. Она и вообразить тогда не могла, что будет проводить свою жизнь в этой кухне. Единственный способ для всех них выбраться отсюда, снова и снова напоминала она себе, это то, что они с Тео сейчас делают.
Финансовый стресс чуть было не разрушил их брак, когда они жили в Вэйле. Коллин тогда работала за комиссионные у агента бюро путешествий — заказывала номера в гостиницах, и ее доходы были нерегулярными, а порой совсем скудными. Тео тоже работал за комиссионные в качестве советника по финансовым вопросам и приносил в дом даже меньше, чем она. У них остались долги за Хилтон-Хед, которых не смогло покрыть банкротство, к ним добавились счета за больницу, когда заболела Тиффани, потом за ее лечение дома. Сколько же они задолжали? Когда они покинули Хилтон-Хед, они знали приблизительную цифру, но с тех пор… Тут можно было только догадываться. Плата за учебу Брука. «Форд-эксплорер». Проценты по кредитным карточкам. Вместе у них на двоих двадцать три карточки. Или двадцать шесть. Десять или пятнадцать отправились в корзину для пожертвований, остальные давно просрочены. Вероятно, они задолжали пятьсот или даже шестьсот тысяч долларов.
Но они снова начинают все сначала, и когда она напомнила себе, что мистер Браун в порядке, что она сделала все возможное, чтобы позаботиться о нем, ее охватило такое же возбуждение, какое она испытывала в первый год их жизни в Хилтон-Хед. Тео занялся бизнесом в «Инсайдерах», а Коллин осуществляла роль творческой вдохновляющей силы: они вместе строили свою мечту. Дизайн интерьера был ее первой настоящей любовью. Но потом бизнес Тео пошел ко дну, и они попытались начать все сначала в Вэйле. И года не прошло, как их выгнали из квартиры — это был тот самый год, когда стала рушиться их семейная жизнь, — и с двумя детишками им пришлось ехать в машине тридцать девять часов из Вэйла прямо в Лудлоу, таща с собой обломки своего брака в пропылившуюся комнату, где Тео жил мальчишкой.
— А это правда, — спросил Малкольм, — что Брук работает на республиканцев?
— Брук — очень способный молодой человек, — откликнулся Тео. — Послушайте, я потерял свой небольшой бизнес, я знаю, как это трудно. Программа демократов — «поможем рабочему» — была тогда великолепна. Но теперь все начинается по новой — «поможем меньшинствам», — и где же это все остановится? Парнишка вроде Брука трудится изо всех сил, основной предмет специализации у него — бизнес, но ведь он — тот самый, наводящий на всех ужас, белый мужчина. Агентство по налогам и сборам обчистило нас до нитки. Дважды. Через три года Брук не сможет найти работу.
И тут вдруг Коллин обнаружила, что произносит «Извините, я на минутку» и осторожно проходит за спиной Тео, потом — через гостиную, где застоялся запах пепельниц и собаки. Она ничего не слышала, только чувствовала: тихие, захлебывающиеся звуки, которые издавала ее дочь. Коллин была уверена, что сейчас их услышит. Те самые звуки, которые она слышала в Вэйле и не обращала на них внимания, боясь откровенного разговора с Тиффани, и дождалась, что ее единственная дочь чуть не умерла. Боясь, что все, что она скажет, только осложнит ситуацию. Однако теперь недостаток уверенности в себе стал для Коллин всего лишь пережитком прошлого. Она вела журнал личного развития в области уверенного поведения. Она научилась говорить «Нет», не испытывая при этом чувства вины. В лаборатории «Гудлайф» ее готовили к чувству ответственности, неотъемлемо сопутствующему богатству, готовили к тому времени, когда ее высказывания и поступки будут восприниматься всерьез, когда Чад Стёрджен станет и в самом деле вести репортажи о влиянии Коллин Волковяк на общественную жизнь.
Дверь в ванную была закрыта. Взявшись одной рукой за ручку двери, подняв другую, чтобы постучать, Коллин остановилась и прислушалась. Не было слышно ни звука. Тиффани так мало съела. Коллин не станет врываться без спросу, она относится к дочери с уважением. Она спиной, не поворачиваясь, отошла назад, в гостиную, села на подлокотник дивана — его серебристо-серая буклированная обивка была такой грубой, что казалось, узелки букле укреплены стальными опилками — и стала ждать Тиффани, чтобы поговорить с ней как мать с дочерью, но к тому же еще и как женщина с женщиной. Откровенный разговор с дочерью на такую щекотливую и эмоциональную тему требовал уверенности в себе. Лаборатория «Гудлайф» дала Коллин необходимое сырье, вдохновение для того, чтобы обрести личную энергетику — энергетику, которая начинала угрожать власти ее мужа. Она и сейчас могла слышать его тогдашние высказывания за обеденным столом о многодетных матерях, сидящих на государственном пособии и раскатывающих в «кадиллаках». У них была масса причин уехать из Вэйла, но одной из них вовсе не был предполагаемый нервный срыв Коллин. Фактически Коллин уже подошла почти к самому рубежу идеального плана продаж продуктов «Гудлайф» — она тогда входила в гостиные возможных покупателей со своей демонстрационной доской, чемоданчиком с образцами и со своей личной энергетикой. Она тогда уже начинала что-то такое, что принесло бы в дом и деньги, и престиж, а Тео чувствовал себя не очень комфортно из-за того, что жена добивается всего этого без его помощи, в одиночку.
Она даст Тиффани еще одну минуту. Коллин дергала узелки диванной обивки. В прошлом, как она теперь понимает, она совершила несколько ошибок в отношениях с Тиффани. В Хилтон-Хед она была поглощена заботами о трудной меблировке дома и об их бизнесе — «Дизайн и внутренняя отделка». Она и тогда понимала, что уделяет детям гораздо меньше времени, чем следует. Как-то раз, почувствовав себя виноватой, она экспромтом купила Тиффани пару джинсов. Тиффани тотчас же выпрыгнула из своих шортиков и натянула обнову, но это были модельные джинсы, скроенные не для двенадцатилетней девочки, еще по-детски пухленькой, так что Тиффани не смогла их на себе застегнуть. И когда они обе смотрели в большое овальное зеркало, висевшее на стене в спальне Коллин и Тео, Коллин произнесла: «Ты для них слишком крупная». Она не сказала «толстая». Она только хотела сказать, что джинсы малы и их нужно будет обменять на другие, но это было сказано неосторожно. Ее так захватил их бизнес, что она забыла, зачем так стремилась к успеху — чтобы обеспечить лучшую жизнь своим детям. Тиффани выбежала из спальни родителей в слезах и не желала разговаривать с матерью о своей фигуре целых три года, пока не оказалась в группе больных, проходящих в Вэйле курс лечения от анорексии.
