Литмир - Электронная Библиотека

Теперь даже Ирина почти не делала Ветке замечаний, хотя Ветка изо всех сил старалась заработать их как можно больше. Ей было не по себе, ей было неуютно и тягостно оттого, что Ирина не делала ей таких привычных, таких родных для Ветки замечаний. Словно бы они с Ириной тоже находились в ссоре, хотя и не ссорились ведь.

И с Нинулей отношения не были налажены до сих пор, и Настя в гости больше не приходила. И Вовка избегал ее по-прежнему. И она презирала его за это и радовалась, что презирает.

На переменах теперь она чаще всего видела его с очкариком Колей Цукановым из восьмого «Б». Они чинно, совсем как девчонки-десятиклассницы, ходили по коридору и о чем-то беседовали с необычайно умным, ученым видом. Один раз Ветка подслушала кусочек их ученого разговора.

— Слушай, Потанин! — говорил Цуканов. — Ты пройдись сначала на носках, а потом на пятках задом наперед. Хорошая гимнастика для позвоночника, кровообращение улучшается, и мысли в полное равновесие приходят.

— Все равно это возможно! — горячо возражал ему Вовка. — Даже Циолковский считал, что это возможно, что это — сублимированные образы других миров! Даже всякие там видения, даже всякие там ангелы с крылышками — сублимированные образы!

«Сам ты сублимированный!» — шепотом обругала его Ветка, вспомнив, что те мотыльковые крылья из «Зорьки» он ей так и не привез.

Она вышла на пустую лестничную площадку и прошлась сначала на носках, потом на пятках задом наперед. Не помогло. Мысли в равновесие не пришли. Наоборот, вечером она даже с отцом поссорилась. Первая стала задираться:

— Вы с мамой меня все еще маленькой считаете! А я уже давно взрослый человек!

— Ну, почему же! — спокойно возразил ей отец. — Мы тебя считаем взрослой. В разумных пределах, конечно.

— Эт-то как же понимать? — спросила Ветка. — Эт-то ты меня дурой назвал, да?

— Вот уж чего не было, того не было!

— Было! Ты назвал меня дурой! — В переносном смысле — допускаю! Но все равно дурой! — воскликнула Ветка и тут же переметнулась на сторону матери.

— Мама! А я поэму пишу…

— Поэму? Ты бы лучше над географией потрудилась. Мне кажется в этой области утебя ничего хорошего не предвидится.

Мать сказала это совсем не раздраженно, а очень спокойно, даже доброжелательно, но Ветка все равно и на нее обиделась и в тот же вечер написала самый печальный кусок своей поэмы. А на следующий день, ни капли не удивившись материнской предусмотрительности, схлопотала двойку по географии. После этого родились самые гениальные строчки:

Где-то далекие Альпы
Тонут во мраке ночном.
Ах, мне туда убежать бы!
Или добраться пешком!
Дикие звери там рыщут…
Очень суровый край!
Ну-ка, пускай поищут,
Ну-ка, покличут пускай!

Но ни в какие суровые края убежать она не успела, потому что на следующий день ее стали настигать совсем уж невеселые события, развернувшиеся так стремительно, что поэма осталась незаконченной.

* * *

В воскресенье приехала тетя Валя.

Она не была у них целую вечность, с начала лета, и потому уже с порога, в ответ на радостные и недоумевающие возгласы матери, громко объяснила причину своего долгого отсутствия:

— Работы у меня теперь — не продохнуть, не вырваться! Теперь еще и в интернате приходится крутиться! Там географичку выгнали, а новой не нашли…

«О-о! — многозначительно отметила про себя Ветка. — Это же она про Евфалию». Она тут же бросилась в прихожую помочь тете Вале раздеться, чтобы подготовить благоприятную почву для ответа на уже приготовленный ею вопрос: «А куда ее выгнали?»

Но тут произошло неожиданное. Пока тетя Валя раздевалась, пока снимала сапожки и приводила в порядок прическу, а Ветка при этом услужливо мешала ей в тесной прихожей, отец в большой комнате вдруг что-то произнес громко, но невнятно (Ветка не расслышала, что именно он произнес так сердито), потом, как-то очень решительно шагая — как таран, ворвался в прихожую, сдернул с вешалки свое пальто, взял шапку, распахнул дверь так, что она испуганно взвизгнула петлями, и ушел… Тетя Валя и Ветка только шарахнулись в разные стороны и прижались к стенкам, давая ему дорогу, и у Ветки все внутри дрогнуло. Кто бы мог ждать такого от ее всегда тихого, спокойного, невозмутимого, солидного отца! Кто бы мог ждать такого!

А тетя Валя спокойно разделась, спокойно поправила прическу, сунула ноги в отцовские тапочки, которые Ветка подставила ей еще до этого невероятного происшествия, и сказала все так же спокойно:

— Холодно-то как на улице!

Ветке стало совсем тоскливо оттого, что тетя Валя никак не прокомментировала этот отцовский демарш. Это, конечно же, не сулило ничего хорошего. Уж теперь-то, наверно, будут выложены такие факты, такие доказательства, что все прежние безмятежные отголоски разлетятся в пух и прах.

— За что же ее выгнали? — спросила мать, когда тетя Валя прошла в комнату и уселась на диване, и по материнскому голосу Ветка поняла, что мать тоже приготовилась к самым убийственным уликам и фактам.

— Сейчас расскажу. Дай отдышаться. И — чаю.

Потом разговор пошел опять о холодной погоде, о ранней зиме, о том, что в Каменске плохо с этим и плохо с тем. Потом о том, что тете Вале удалось приобрести, а что не удалось, что из дефицита она достала, а что не достала…

— Так за что же ее выгнали? — снова спросила мать таким тоном, словно эта выгнанная из интерната Евфалия Николаевна имела непосредственное отношение к тем уликам и фактам, которые тетя Валя собиралась выложить.

— Да такой скандальной истории в школе я вообще за свою жизнь припомнить не могу!

— А что такое?

— Явилась, понимаешь, в дом к своей ученице, к отличнице, между прочим, и при ней объявила, что ее дед во время войны сотрудничал с немцами…

«Во-от, оказывается, что!» — ахнула Ветка. — Вот оно, оказывается, что!»

— Доказательств у нее, видите ли, нет. Сама потом призналась, что нет. Сама потом призналась, что оговорила честного человека. При ней же, при внучке, призналась. А извиняться перед ним не захотела. Представляешь?

— За такое можно и к суду привлечь, — вздохнула мать.

Матери, конечно, было не до Евфалии Николаевны и не до тех доказательств вины Настиного деда, которые Евфалия Николаевна не смогла представить. Мать ждала доказательств другого рода. А у Ветки в голове сразу все перемешалось.

— Разумеется, можно и к суду привлечь! — продолжала тетя Валя. — Она еще дешево отделалась! Вообще-то за такие вещи из педагогов вон гонят, а ее какой-то ненормальный директор в школу принял. Теперь и сам может полететь.

— Может.

— Еще бы!

Голоса матери и тети Вали куда-то ушли; отдалились от Ветки. Так вот она — Настина беда! Вот это беда так беда!

Но впрочем, почему же беда? Почему беда, если сама Евфалия Николаевна призналась, что доказательств нет, что сказала неправду? Ведь сказала при Насте! Значит, и нет никакой беды!

Но почему же тогда Настя ушла от деда?

Ветка вспомнила, как холодна, дождлива и темна была та каменская ночь, когда Настя шла через глубокий и страшный овраг, скользя и падая на крутом склоне, убегая от чего-то, может быть, еще более страшного для нее, чем этот ночной овраг. От чего она убегала?..

А что, если у самой Насти есть доказательства?! А что, если Настя знает!

Знает! Конечно, знает! Иначе не разыскивала бы Евфалию Николаевну! Иначе не лезла бы через овраг! Иначе не ночевала бы в пустом интернате! Иначе не ушла бы от деда! Она знает и молчит! Евфалию Николаевну выгнали из интерната, а она молчит!

50
{"b":"161358","o":1}