Так и получилось, что в прошлый раз Кэрри в первый раз в жизни сама по себе отправилась в воскресную школу и потом таким же образом вернулась домой.

И вот теперь эта добрая женщина выступает передатчиком мыслей своего мужа, твердолобого фанатика и ханжи, иначе не назовешь. В этом доме его слово непререкаемо. Перед едой и после нее у них читалась молитва, и всякое отступление от заведенного порядка почиталось смертным грехом. И не дай бог выругаться, даже негрубо, как мистер Брэдли становился чернее тучи, а если при этом еще всуе упомянуть имя Господне, его лицо становилось пунцовым. Все это Роберт успел заметить за короткое пребывание здесь. И вот теперь ему предстояло испытание. Вообще-то для него это вовсе и не было испытанием, и не нужно было гадать, что сказать, потому что ответом могло быть только нет и ничего другого. Но сказать это прямо, прямо в лоб этой добрейшей женщине, у него не хватало духа.

— Простите, тетушка, но я думаю... Во всяком случае, мне показалось, я уже объяснил дяде, что меня это не интересует. И никогда не интересовало.

— Начать никогда не поздно, Роберт, — ласково, чуть просящим тоном проговорила Алиса, но он, отрицательно покачав головой, дал понять, что не может ей уступить, и тихо пробормотал:

— Давайте, тетушка, не будем об этом говорить.

— Вкус приходит во время еды. Попробуй. Ты когда-нибудь пробовал?

— В общем, да, до того как принялся читать.

— Но ведь чтение никак не может закрывать дорогу к Богу?

— В каком-то смысле закрывает, потому что, тетушка, сколько народов, столько и богов, и не только у нас в стране. У нас ведь и протестанты, и католики, и баптисты, и методисты, и другие, а в других странах даже не признают Иисуса Христа...

— Что ты сказал?

Дверь с грохотом распахнулась, с размаха толкнув Алису, и она бы упала навзничь, не успей Роберт быстро поддержать ее. Он обернулся, посмотрел на дядю и с расстановкой проговорил:

— Я сказал, что есть страны, где Иисуса Христа не признают.

— Как ты смеешь богохульствовать в моем доме? Да ты понимаешь, что ты сказал?

— Да. И так оно и есть.

— Нет, этого нет! Там одни язычники. Они не слышали слова Божия от Иисуса, Господа нашего, а вот когда услышат...

— Они слышали слово своих богов, а этих богов такое множество, и каких только нет!

Голос Роберта зазвенел на высокой ноте, и он увидел, как дядя резко сглотнул, как у него налилась кровью залысина над лбом, и ему показалось даже, что от гнева потемнели редкие, гладко зачесанные за уши волосы. Дядя заговорил, и видно было, что это далось ему с величайшим трудом, он буквально стал рычать.

— Мальчик, ты меня огорчаешь.

— Дядя, — теперь Роберт говорил ровным спокойным тоном: — Начнем с того, что я не мальчик, а раз я не мальчик, не нужно заставлять меня думать так, как хочется вам, и не пытайтесь меня стращать или запугивать, что бы вы там ни говорили... И еще хочу вам сказать, дядя, что, если я буду работать у вас, после работы я свободный человек и буду жить своей собственной жизнью. Думаю, нам нужно договориться об этом сейчас, пока мы не зашли слишком далеко. Наверное, с этого и нужно было начинать, прежде чем я переехал сюда.

Джон Брэдли стоял, вперив взгляд в молодого человека, который смотрел ему прямо в глаза. Он видел в нем сына, о котором мечтал всю жизнь. Но, как только что сказал тот, он уже не мальчик, это мужчина хорошего роста, сантиметров сто семьдесят пять, широкоплечий, с короткой сильной шеей и крупным лицом, очерченным крепкими скулами, у него довольно крупный нос, глаза круглые, карие, сейчас они потемнели оттого, что он рассердился, а брови высоко изогнулись как будто по той же причине. У него такие же, как глаза, темные волосы, очень густые и непривычно длинные для мужчины, касаются сзади воротничка рубашки. Об этом он тоже намеревался поговорить, но при случае, а сейчас ему противостоял равный и даже в чем-то превосходящий человек, и впервые за годы семейной жизни его жена видела, как падает его власть. Даже дочь с этого момента будет смотреть на него другими глазами, потому что ее любовь утратит долю страха, того праведного страха, который угоден Богу, любящему отцу всех людей.

Он стремительно развернулся всем телом и, со всей силы широко распахнув дверь, вышел в коридор — Алиса, одной рукой придерживая у шеи накидку, другой зажав рот, прежде чем побежать за мужем, бросила на Роберта быстрый, блеснувший восхищением взгляд.

Роберт повернулся к Кэрри и грустно посмотрел на нее. Но Кэрри вовсе не казалась опечаленной, на лице ее пряталась улыбка, скрытая, но совершенно очевидная, а маленькие детские губки дрожали, будто она вот-вот расхохочется. Она подошла к нему на цыпочках и, покачав подбородком, прошептала:

— Ух, какой же вы храбрый! — Произнеся эту фразу, она выбежала из комнаты.

Он стоял и смотрел через дверной проем в коридор, который вел к лестничной площадке, откуда можно было спуститься к четырем спальням, и думал о том, в какую же историю он, боже праведный, впутался.

В пятницу Тим Ярроу, помощник дяди, живший в Лэмсли и с самого детства работавший в мастерской под его комнатой, намекнул ему на что-то в этом роде. «Как тебе там живется наверху?» — спросил он. А когда Роберт ответил: «Отлично, лучше быть не может», — Ярроу загадочно протянул: «Подождем до воскресенья, а там посмотрим».

Ну, вот, воскресенье наступило, и он посмотрел, и что теперь делать? Роберт подошел к своей постели, наклонился и, взявшись за ножки кровати, принялся разглядывать узор покрывала. Собрать вещички и уйти или остаться и поглядеть, что будет? Все зависело от того, как поведет себя дядя.

Потом он встал и подошел к низенькому, на уровне пола, окошку и, присев на корточки, стал смотреть на открывшийся из окна деревенский пейзаж.

Стоял очень теплый для середины сентября день, и солнце ярко отражалось от крыш домиков, разбросанных по долине. С левой стороны в отдалении виднелись контуры старой церкви Святого Эндрю в Лэмсли.

Красивые места. Вокруг было очень красиво, если не обращать внимания на терриконы. Каких-то полчаса назад Роберт собирался отправиться в длинную прогулку по окрестностям деревушки, повстречаться с людьми, поболтать с ними, потому что уже понял, что, если ему чего-то и не хватало, так это хорошей беседы, горячего спора, даже смачных выражений его товарищей по работе.

Снизу доносился только звук обрабатываемого дерева, прерываемый изредка быстрыми отрывистыми восклицаниями тетушки и ворчанием дяди — он недовольно ворчал, даже когда ему нравилось законченное изделие. Давая задание, он почти ничего не объяснял, просто набрасывал чертеж на листе бумаги и отдавал тебе, как бы между прочим задавая вопрос: «Сумеешь?»

Роберт встал. Хорошо, однако что же делать? А что тут поделаешь, только жди и смотри, что произойдет дальше. Что бы там ни было, у него есть целый день и не стоит терять его.

Через пять минут он спустился по невысокой, без украшений, дубовой лестнице в маленькую прихожую. Здесь он на миг задержался, посмотрев на рогатую вешалку с традиционным отделением для зонтиков и тростей. Увидев там трость, Роберт решил про себя, что обязательно сделает себе трость. Ему никогда прежде не приходила на ум такая идея. Вообще-то кому нужна в Джерроу трость, разве что калеке?

Он повернул налево, миновал дверь и вошел на кухню. Здесь все блестело чистотой, все было в полном порядке, во всем чувствовалась рука тетушки. Но воскресным жарким и не пахло. Горячий ужин был вчера. Теперь он понимал почему. Но какое это имеет значение? Он купит себе пирога с полупинтой эля в каком-нибудь трактире.

Он не спеша прошел по двору до никогда не закрывающейся калитки, вышел на дорогу, здесь остановился и посмотрел направо и налево. В деревушке не было слышно ни звука. Интересно, все Паркины тоже отправились в церковь или кто-то пошел в молельный дом? То есть кто что предпочитает? Вот чудак, спрашивать такое! Он же сам подумал «все Паркины». Ну кто в семьях выбирает для себя религию? Ничего другого не остается, как следовать религии родителей. И у него перед глазами прекрасный пример этого правила, разве не так?