– Следующий.

– Давай, наливай сюда! – Отто протянул свою миску. Разливальщик небрежно плеснул в нее три раза черпаком, слегка брызнув при этом на одежду Отто.

– Осторожнее! – возмутился «красный треугольник».

– Следующий!

Следующей к котлу подошла Мириам. Заключенного, разливавшего похлебку, смутило присутствие здесь женщины. Он попытался налить ей похлебки немного больше, чем наливают обычно.

– Ты что, Самуил, хочешь понравиться этой мадам? – спросил у него эсэсовец. – Ей вполне хватит и того, что ты уже налил. Давайте поживей! Или вам не хочется спать?

Он жестом приказал Иржи, чтобы тот подходил к котлу, и Иржи в ответ сделал театральный поклон. «Розовый треугольник», видимо, решил, что в течение этой ночи их вряд ли кто тронет и что он может позволить себе немножко подурачиться.

Затем к котлу подошли один за другим Пауль, Берковиц и Яцек. В миску старосты блока вместе с похлебкой плюхнулся кусочек картошки.

– Что, повезло поймать рыбку, да, Яцек?

Оставался только Элиас. Он все еще сидел на полу.

Моше поставил свою миску на стол и попытался поднять Элиаса. Однако и он, Моше, уже сильно ослабел. На помощь пришел Пауль: немцу не составило большого труда поднять с пола и поставить на ноги исхудавшего раввина.

– Пошевеливайся, чертов еврей! – заорал обершарфюрер, у которого к тому моменту уже иссякло терпение. – Комендант приказал мне дать вам возможность поесть, и мне приходится ему подчиняться! Но если ты будешь еле-еле шевелиться…

Элиас, уже стоя на ногах, пошатывался от слабости. Моше сунул ему в руку миску и почти силой заставил доплестись до котла. Разливавший похлебку уже набрал полный черпак, горя желанием побыстрее закончить ночную работу и вернуться в свой барак.

–  Schnell! – рявкнул эсэсовец.

Заключенный поспешно плеснул три раза черпаком в миску Элиаса. Он знал, что если обершарфюрер разгневается, то от него можно ожидать чего угодно, и боялся рассердить эсэсовца.

Элиас с наполненной похлебкой миской начал пятиться назад.

– Подожди, – вдруг сказал ему обершарфюрер. – Это еще не все.

Он схватил черпак, погрузил его в котел, вынул и, убедившись, что черпак до краев наполнен похлебкой, потянулся им к Элиасу. Его губы скривились в злорадной улыбке:

– Вот тебе еще, еврей.

Он вытянул руку и вылил из черпака горячую похлебку прямо на Элиаса.

Раввин, взвыв от боли, инстинктивно отпрянул.

– Ой, как неловко получилось, – запричитал обершарфюрер фальшивым жалобным голосом. – Не умею я, видать, пользоваться черпаком.

Элиас, рухнув на пол, стал корчиться от боли. Его униформа была залита похлебкой от груди и до самых колен. Миска, которую он только что держал в руках, шлепнулась на пол, и суп, еще сильнее забрызгав одежду раввина, растекся большой лужей по полу. Моше попытался помочь Элиасу.

– Эй, ты, назад! – тут же крикнул ему обершарфюрер. – Стой на месте!

Эсэсовец подошел к корчащемуся на полу заключенному и посмотрел на него сверху вниз.

– Раввин! Твоя одежда не соответствует предписаниям. Тебе не стыдно? Смотри, какая она грязная!

Элиас испуганно хлопал ресницами, не понимая, к чему клонит эсэсовец.

– Ты должен переодеться! Немедленно!

Элиас поднял взгляд на обершарфюрера. На его лице появилось выражение отчаяния, но эсэсовец его проигнорировал.

– Поднимайся, еврейская свинья. Вставай!

Сделав над собой неимоверное усилие, Элиас сумел приподняться и встать на четвереньки. Чуть-чуть передохнув, он подпер себе поясницу ладонью и – тратя уже последние силы – выпрямился. Его влажная одежда прилипала к телу. От нее исходил запах горячей похлебки.

Его глаза сейчас находились прямо напротив глаз обершарфюрера – всего лишь в паре десятков сантиметров.

– Ты что, не слышал? Я сказал тебе снять с себя одежду! Ты не можешь ходить в таком виде!

Элиас отупело пялился на эсэсовца.

– Тебе что, уши залило похлебкой? А ну, немедленно раздевайся!

Обершарфюрер схватил палку и с угрожающим видом занес ее над головой Элиаса.

Раввин вздрогнул и начал расстегивать первую пуговицу куртки.

–  Schnell! – заорал эсэсовец ему прямо в лицо.

Куртка прилипала к тощему торсу Элиаса. С трудом стащив ее, он кинул ее на пол. Майка тоже была мокрой.

– Теперь штаны! Schnell! – потребовал обершарфюрер. Элиас приспустил штаны. Под ними находилась повязка, обернутая вокруг его впалого живота и худющих бедер.

– Раздевайся! – рявкнул эсэсовец.

Элиас бросил штаны на лежащую на полу куртку. Обершарфюрер, удовлетворенно хмыкнув, стал легонько ударять по ладони своей руки палкой, которую он держал в другой руке.

– Прекрасно! А теперь иди и найди себе чистую одежду. Здесь, в прачечной, это будет нетру…

Эсэсовец запнулся: что-то привлекло его внимание. Он протянул руку к Элиасу. Раввин испуганно замер.

– А это еще что такое?

Эсэсовец показал рукой на краешек чего-то бумажного, торчащий из-за грязной повязки в районе живота. Элиас опустил глаза. Его лицо как будто окаменело.

Обершарфюрер ухватился пальцами за краешек и, вытащив небольшой прямоугольник из плотной бумаги, с торжествующим видом поднял его над головой.

– Фотография! – воскликнул он.

Элиас ошеломленно смотрел на самое дорогое из всего, что у него еще оставалось – реликвию, которая вплоть до сего момента давала ему силы бороться за жизнь.

– И кто это такая? – спросил эсэсовец. – Твоя маленькая потаскушка?

Элиаса охватила дрожь. Он сжал кулаки. Моше уставился на раввина, пытаясь перехватить его взгляд и мимикой заставить его сдержаться, однако в этом не было необходимости. Раввин не издал даже звука. Лишь его глаза сверкали негодованием.

– Ты разве не знаешь, что существующими правилами категорически запрещено иметь при себе какие-либо личные вещи? Мне придется тебя наказать.

Эсэсовец радостно улыбнулся: у него появился повод отыграться на заключенных за необычное ночное дежурство, которое ему приходится из-за них нести. Сжимая в одной руке фотографию – на таком расстоянии от Элиаса, чтобы тот не мог до нее дотянуться, – он второй рукой начал ритмично бить раввина палкой по бедру.

– Фотография конфискована, – объявил он, размахивая снимком все ближе и ближе к лицу Элиаса.

– Умоляю вас, Herr Oberscharführer,отдайте мне фотографию… – промямлил Элиас.

– Что-что? Ты осмелился первым заговорить с обершарфюрером?

– Herr Oberscharführer,умоляю вас… Это единственная фотография моей дочери… Больше у меня от нее ничего не осталось…

Эсэсовец слушал Элиаса, надменно ухмыляясь. Его палка поднималась и опускалась, поднималась и опускалась… Каждый раз, когда она ударяла по бедру раввина, в бараке раздавался тихий, но угрожающий гул: заключенные, похоже, были на грани того, чтобы взбунтоваться.

– Умоляю вас, отдайте фотографию…

По ввалившейся щеке раввина потекла слеза.

– Умоляю вас, отдайте фотографию…

–  Herr Oberscharführer, – неожиданно раздавшийся голос Берковица заставил эсэсовца вздрогнуть и с удивленным видом обернуться.

–  Herr Oberscharführer, – сказал Берковиц, делая шаг вперед, – Элиас себя очень плохо чувствует, он ничего не ел с самого утра и очень сильно ослабел. Сжальтесь над ним, он…

– Да вы тут все вообще обнаглели! – Злорадная ухмылка на лице сменилась гримасой ярости. – То, что комендант вас сейчас опекает, еще не дает вам права заговаривать со мной первыми! Понятно?

Берковиц, несколько секунд поколебавшись, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но затем передумал и отступил на шаг.

– Послушай, Иоганн, – попытался урезонить обершарфюрера своим обычным непринужденным тоном Моше, – нет никакой необходимости в том, чтобы строить из себя буку… Ты ведь прекрасно знаешь, почемумы находимся здесь.

Эсэсовец повернул голову к Моше.

– Ничего я не знаю. Я всего лишь выполняю приказ.

– Да ладно тебе… Для одного из нас это будет последняя в его жизни ночь. Не будь сейчас уж слишком бдительным… – Моше ловким движением, словно фокусник, вытащил из-под своей куртки две сигареты и протянул их обершарфюреру. Тот засунул палку, которую держал в руке, себе под мышку и, взяв сигареты, стал их с восторженным видом разглядыватъ.