Гнусность заключается в том, что сознательно подкармливаются и случайные люди, а также те, кто, не владея никаким ремеслом, ищет возможность влезть под длинный грязный занавес, приподнятый над сценой жизни на каких-нибудь несколько сантиметров так, что почетные зрители, сидящие в первых рядах, могут видеть лишь грязные ботинки движущихся по ней без остановки актеров. Задача этих скрывающих свои намерения лицемеров ясна: они ожидают, когда занавес внезапно поднимется и они окажутся на сцене в свете огней рампы; они надеются, что их встретят бурными аплодисментами, а затем обезумевшая толпа на руках понесет их к дверям гостиниц, вызывая ироничные взгляды швейцаров и портье. Да, именно тогда складывается наиболее сложная ситуация, поскольку люди, думающие, что так они будут действовать всегда, втихомолку пребывая в радости и не ведая обратной стороны медали, по меньшей мере заблуждаются. Это говорю вам я, кто не раз видел в деле такого беспокойного непрошеного гостя, плешивого, мускулистого человека, холодного, даже ледяного на вид, но с переполняющими сердце страстями. Ему несвойственны были сомнения, он не тратил время на изнурительные, бессмысленные разговоры. С уверенностью меткого стрелка он быстро разряжал все свои пистолеты и, опустошив обоймы, укрывался в местах роскоши и удовольствий; достав из кармана батистовый платок, он торопливо стирал порох с почерневших рук, а затем спокойно садился за стол и с аппетитом поглощал яичницу с ветчиной».

Гебдомеросу надоели все эти представления, и он, неторопливо шагая по пыльной дороге, устремился в город, где проходили муниципальные выборы. Стены были увешаны плакатами. Кандидаты вели предвыборную борьбу на их своеобразном языке.

Далее шла программа с различными проектами:

А затем желающие занять место под солнцем обращались с призывом к жителям города:

Жара нависала свинцовым сводом. Гебдомерос вынул носовой платок и вытер мокрое от пота лицо. Миновав наконец последние жилые кварталы, он вместе с друзьями оказался на окраине города; в окружающем пейзаже, выжженном и пустынном, появилось нечто великолепное и торжественное. Бесцветная вуаль богини Влажности, подобная стае мигрирующих птиц, уже давно удалилась в сторону туманного Севера. Пышные апельсиновые деревья с желтыми плодами плавно склонялись и струились длинной шалью над парапетами полуразрушенных мостов, широкими арочными проемами оседлавших пересохшее русло реки. Бессмертные фантомы Великой Жары,братья полярных фантомов Великого Холодабродили повсюду. Это зрелище наполнило сердце Гебдомероса радостью; время от времени он и его друзья останавливались, чтобы, сняв шляпу, по-мужски сдержанно почтить погибших от пуль жандармов бандитов, что в лохмотьях торжественно лежали, будто погруженные в сон, рядом со своими разобранными карабинами. Когда последние бастионы города остались далеко позади, Гебдомерос, почувствовав некоторую усталость, предложил друзьям последовать за ним в небольшую рощицу. Они изменили маршрут и вскоре оказались в тени компактной группы деревьев, которые теснились друг к другу, словно желая защититься от опасности. Гебдомерос уселся на лежащее бревно, то же проделали и его друзья. Они всегда с большим любопытством слушали его, поэтому тут же принялись просить рассказать им одну из тех вполне логичных на первый взгляд, однако в действительности преисполненных глубокого метафизического смысла историй, секрет которых был известен лишь ему одному. Как обычно, Гебдомерос не заставил себя долго упрашивать. Он несколько раз потянулся, зевнул, с наслаждением почесал низ живота, затем сделал несколько глотков разбавленного водой красного вина из походной фляги, выбил, вновь набил и старательно раскурил трубку, и начал так:

«Дорогие мои друзья, возможно, вам, как и мне, приходилось переживать Stimmung(атмосферу), то особое состояние, которое охватывает вас, когда ближе к закату, в конце жаркого летнего дня, после полуденного сна (вспомните, что говорил я вам неоднократно о полуденном сне), вы, выйдя на дорогу, ощущаете запах благоухающих свежестью улиц. Если город расположен на берегу моря, то волнующее воздействие этого запаха может усилиться вдвое, а то и втрое. Об этом рассказывал мне мой отец, вспоминая город, где прошло его детство. Мой отец был человеком редким. Житейские события и метафизичекие переживания сделали его натурой чувствительной, насмешливой и недоверчивой. Иной раз вести с ним беседу было не просто; он ненавидел готовые фразы вроде: каждый из нас держит за пазухой камень,или же жизнь не так уж и хороша, но и не столь дурна, как принято считать.

Он очень любил музыку – правда, главным образом мелодичную, – а кровати с пружинными матрасами повергали его в ужас. Идеальной постелью он считал кровать с металлической сеткой на низком деревянном каркасе с абсолютно плоским матрасом, поскольку подушка в таком случае оказывалась не на ужасных выпирающих пружинах, обтянутых белым полотном, отчего спящий мучился страшными кошмарами, а на распорке в форме неправильного треугольника, расположенного у изголовья и занимающего всю ширину кровати.

„Этруски, – говорил мой отец, – которые знали в этом толк, всегда располагали свои статуи на очень низких постаментах. Этот странный, загадочный народ оставил свой след по всей территории Средиземноморья, где возникла и исчезла его культура; его печать можно обнаружить и в предсмертной позе человека. Можете ли вы представить себе этруска отправляющимся в свой последний путь на кривой спине осла? Я убежден, что любой здравомыслящий человек, мало-мальски способный оценить то очарование, что несут в себе согласованность и гармония линий, не в состоянии представить эту чудовищную картину. Поэтому я утверждаю и уверен, что это неоспоримая истина: абсолютное предпочтение следует отдавать кровати с металлической сеткой (с поверхностью совершенно ровной), а не пружинным матрасам, выпуклым посредине, чья хваленая мягкость не более чем иллюзия, иначе говоря, достоинство весьма сомнительное". Так рассуждал мой отец по поводу кроватей. [73]Другую его особенность составляла лейкофобия, то есть боязнь белого цвета. Его лейкофобия была искренней и глубокой. Он приучил своих домашних, накрывая на стол, не поднимать скатерть вверх и не трясти ею как покрывалом или знаменем, а стелить с предосторожностью и после обеда, свернув в узелок, стремительно уносить. Однако, когда позже стали пользоваться цветными скатертями, все эти затруднения были разрешены. Лейкофобия особенно мучила его за городом, в сумерки, после вечерней трапезы среди цветов на веранде скромного особнячка, под крышей которого в летние месяцы искало спасение от жары семейство голубей.