_____

Прага

Сентябрь года 1610

Проф. Дж. Мадзини,

в Болонью

Прекраснейшие новости, любезный друг: курфюрст Эрнст Кельнский, мой патрон, все лето здесь проведя на княжеском совете, а на той неделе воротясь из недолгой поездки в Вену, привез с собою телескоп, тот самый, что Галилей преподнес эрцгерцогу Баварскому. Так жадный падуанец посрамлен великодушием моих друзей и покровителей. Есть справедливость, кажется, на этом свете.

Вот уж натерпелся я от Галилея (отец его, пожалуй, был поблагородней: читали вы его?). [38]В обыкновенной своей манере он шлет мне чрез земляков своих при нашем дворе прямо-таки приказы, чтоб поддержал его высказывания об Юпитере, мало ему Dissertacio, я должен снова, еще решительней твердить, какой он гений, — но, несмотря на все мои мольбы, он не присылает того самого инструмента, который мне и дал бы возможность увериться в его правоте. Ссылается на расходы, на трудности изготовления, но я-то знаю, что меж тем он дарит свой телескоп направо и налево. Чего же он боится, зачем исключил меня? Признаюсь, чуть ли не готов поверить тем врагам, которые его честят бахвалом и шарлатаном. Я прошу назвать мне имена свидетелей, своими глазами видевших то, что описывает он в Sidereus nuncius,как он уверяет. Он отвечает, что великий герцог Тосканский и еще кто-то из несчетных Медичи за него может поручиться. Великий герцог Тосканский и в святости дьявола поручится, буде подопрет. Где ученые, которые подтвердили бы открытия? Он отвечает, что собратьев своих не ставит ни во что, они Юпитера не отличат от Марса, даже и от Луны, где уж им распознать новую планету, ее увидев?

Так или иначе, теперь все это позади, благодарение курфюрсту Эрнсту. После 30 августа, с того дня, как вернулся он из Вены, с помощью телескопа свидетельствовал я дивные новые феномены собственными глазами. Несходно с падуанцем желая заручиться поддержкой надежных свидетелей, я пригласил к себе юного математика Урсина и еще кое-каких светил, чтобы, глядя и отмечая отдельно друг от друга, получить наконец доказательство неопровержимое Галилеевой правоты. Во избежание ошибки и чтобы отвести все подозренья в заговоре, каждый, по настоянию моему, мелом чертил таблицу того, что видел в телескоп, а после мы сравнили наблюдения. Все получилось как нельзя лучше. За чашею доброго вина и с целою корзиною еды — пироги с дичиной и сосиски в изобилье — мы провели весьма приятный вечер, хоть, признаюсь, вино, в сочетании с моим слабым зрением, странно искажало и окрашивало феномены. Однако же все показания приблизительно сошлись, и в последующие дни я мог их снова и снова поверять наедине с собою. Он прав был, этот Галилей!

Ах, с каким трепетом приближал я лицо мое к великолепному инструменту! Что, если новые открытия докажут всего-навсего, что я ошибался в столь дорогих сердцу догадках об истинной природе вещей? Напрасно я тревожился. Да, у Юпитера есть луны; да, в небе куда больше звезд, нежели видим мы невооруженным глазом; да, да, материя Луны та же, что и Земли. И однако все вместе обстоит так, как всегда мне представлялось. Земля занимает особенное место во Вселенной, ибо вращается вокруг Солнца в срединном положении между планет, Солнце в свою очередь покоится в сферическом пространстве, окруженное звездами. И всем правят законы геометрии, которая едина, вечна, соприродна божественному разуму. Все это видел я, и я покоен — правда, не Галилея мне следует благодарить.

В какие странные, в какие дивные мы времена живем — так меняется взгляд наш на природу вещей. Однако не будем забывать, что только взгляд наш меняется и ширится — отнюдь не самая природа. Забавно, как легко мы, мелкие созданья, склонны путать, где всего-навсего у нас глаза раскрылись, а где явилось новое творение: так малым детям кажется, будто каждое утро мир создается заново, стоит открыть глазки.

_____

Крамеровы строения

Прага

Апрель года 1610

Фрау Катарине и Генриху Кеплеру,

в Вайльдерштадт

Скверные, пугающие вести доходят до меня, не спрашивайте, через кого, о Вашем поведении, матушка. Я уж с Вами толковал о сем предмете, верно, придется снова, да порешительней. Или сами Вы не знаете, что говорят о Вас в Вайльдерштадте и в окрестностях? Если не важно Вам собственное благополучие, подумали бы хоть о семье Вашей, о моем положении, о судьбе сыновей Ваших и дочери. Вайль, знаю, местечко тесное, и языки трепаться будут, подлинный ли скандал или злая выдумка, но ведь тем более нужно остерегаться. Что ни день, слышу о новых сожженьях в Швабии. Не обманывайтесь: от угрозы сего пламени ничто не защитит.

Урсула Рейнолд, жена стеклодува, распустила слух, якобы, чего-то выпив в Вашем доме, занемогла, и было у нее кровотечение, и Вас она винит, будто опоили ее колдовским зельем. Знаю, она взбалмошная, и слава у нее дурная, и занемогла она, верно, оттого, что вытравила ребеночка, — но как раз такие-то вот и распускают сказки, а потом уж добрым людям все правдой кажется. Другие, понаслушавшись этой Рейнолдши, тоже думают, что от Вас пострадали. Подлинно, общее безумие царит в такие времена, при неблагоприятном расположении звезд. Ну что Вы сделали этой стеклодувше? Она уверяет, будто Вы ее испортили, и теперь питает, думаю, глубокую ненависть ко всей нашей семье. Еще мне говорили, будто Кристоф с ней как-то там связался — о чем только думает юный лоботряс, что с такой бабой путаться?

И еще. Бойтельшпахер, школьный учитель, говорит, что ему тоже давали Вы питье, и от этого питья он, мол, и охромел. (Да что за питье такое, в котором, можно подумать, утопили Вы весь город?) Бастиан Майер говорит, вы дали жене его притирку, она помазалась, а после захворала и умерла. Кристофер Фрик, мясник, уверяет, будто у него чресла заболели, когда шел мимо Вас по улице. Даниель Шмид, портной, винит Вас в смерти двоих своих детей, Вы, мол, ни с того ни с сего ходили в дом и шептали над колыбелью заклинанья на незнакомом языке. Еще Шмид говорит, что, когда дети болели, Вы обучили жену его молитве, чтоб читать под открытым небом, в полнолуние, на кладбище, и дети исцелятся, а они все равно умерли. И самое дикое, мне говорили, будто ты, Генрих, свидетельствовал, что наша мать загнала теленка до смерти, а из туши собиралась жаркое приготовить! Да что же это делается?И — ах да, матушка, еще: один могильщик в Элтингене говорит, будто на могиле нашего отца Вы попросили парня этого откопать череп, с тем чтоб оправить в серебро и поднести мне, как чашу для вина. Да неужто же это правда? С ума Вы, что ль, сошли? Генрих, что тебе о том известно? Я сам не свой от беспокойства. Думаю, не приехать ли мне в Швабию, самому порасспросить. Дело, боюсь, нешутошное. Молю Вас, матушка, сидите дома, ни с кем не говорите, а главное, перестаньте Вы врачевать и зелья раздавать. Посылаю письмо мое прямо к герру Распе, и впредь так поступать буду, ибо меня известили, что прежде, невзирая на мои распоряжения, вы ходили к Бойтельшпахеру, чтобы читал вам письма — нашли к кому ходить!

Будьте осторожны, заклинаю вас, и молитесь за меня,

(Герр Распе, благодарю за сведения. Что же мне делать? Ведь ее сожгут, сожгут, о Господи! Вкладываю всегдашнее вознаграждение.)