При этом, скорчив кислую гримасу, Колетт бросила презрительный взгляд на подтянутый живот Алёны. Повариха уже не могла, даже походя, не лягнуть хозяйку. Но и поумневшая мадам Лакомб не реагировала на эти выпады. Молча, кипятила молоко, брала поджаристые круассаны и, ни слова не говоря, поднималась наверх.

Мишель еще спал, когда она примчалась в спальню, и все ее попытки разбудить erо, поднять к завтраку не увенчались успехом. Он стонал, извинялся, лепетал, что лег уже около пяти, зато почти закончил предисловие к Рильке, и ему необходимо пару часов поспать, иначе он и пальцем пошевелить не сможет. Алена оставила его в покое, заварила себе покрепче

кофе, не стала даже добавлять сливок, съела теплый круассан с маслом и джемом, глядя одним глазом теленовости, где рассказывалось о заносах на дорогах, их расчистке и о том, как на одной из дорог перевернулся школьный автобус и шестеро подростков погибли. Позавтракав, она выключила телевизор, оделась, вышла во двор, ее так и тянуло на прогулку, которая должна была начаться у них по распорядку. Вспомнилась пословица: «Привычка — вторая натура».

Мадам Лакомб прошлась по саду, потом отправилась к Роне. Всего минус четыре без ветра, тепло, несмотря на снег, самая лучшая погода для променада. Она постояла на берегу, но никакой радости от прогулки не получила. Потому что рядом не было Мишеля. Алена даже удивилась самой себе: насколько сильно она за короткое время сумела привязаться к мужу. Хотя и года не прошло.

Послышался собачий визг. Она обернулась и увидела, как на нее несутся два бигля, которые сразу бросились к ней на грудь, чуть не повалив в снег. За ними вдогонку примчался и радостный Виктор.

— Мы с мальчиками тоже проспали! — рассмеялся он. — Я до трех ночи читал «Анну Каренину» Толстого! Потрясающая вещь! А где Мишель?

— Спит. Он до пяти утра писал предисловие для Марии... — Алёна запнулась, потому что забыла. — Нет, это не женщина, мужчина, он знаменитый писатель... .

— Эрих Мария Ремарк? '

— Нет, тоже Мария, но не Ремарк.

— Тогда Рильке?

— Да, точно!—радостно воскликнула она.

— Только он поэт, мадам Лакомб.

— К своему стыду, я узнала об этом вчера! — призналась Алена.

— Это прекрасно!

— Что тут прекрасного?

— Когда есть, что открывать и от чего приходить в потрясение, — улыбнулся Рене.

— Тогда меня ждет еще много потрясений! — рассмеялась она.

Бигли радостно залаяли, запрыгав вокруг нее. Посьпал мелкий дождик.

— Устами мальчиков глаголет истина! — подняв указательный палец, весело изрек Виктор, морщась от дождя и накрывая голову капюшоном куртки. — Может быть, под крышу?

Несколько секунд они шли молча.

— А почему по утрам... — Она не договорила.

— Я тоже скучаю по тебе, — еле слышно выговорил он. — Все хочу научиться жить без тебя — и никак не могу.

— Нам не надо говорить на эти темы, потому что я учусь любить своего мужа и хочу быть только с ним. Я не умею изменять и никогда не предам Мишеля. И постараюсь сделать его счастливым.

— Я рад это слышать. Через два дня я уеду, думаю, надолго...

— Куда?

— В Венецию, к друзьям.

— Никогда не была в Венеции.

Он протянул руку, она ответила тем же. Виктор на несколько секунд задержал ее ладонь в своей, И Алена сразу же порозовела.

— До скорого! — проговорила она.

— Прощай!

Перед тем как подняться к Мишелю, она заглянула на кухню. Колетт крутилась, как бешеная пчела, в облаке своего пикантного рыбного соуса. На всех плитах кипело, парилось, шипело, на кухне ей не было равных, она одна заменяла шестерых.

— Буди своего муженька, через полчаса буду, подавать обед! — сообщила стряпуха.

Алена отправилась к мужу.

— Мишель, хватит дрыхнуть! — поднимаясь на второй этаж, громко крикнула она: — Пора вставать, моя радость!

Она вошла в спальню. Муж сидел в коляске у стола в ночной пижаме, чего не допускал никогда. Его голова была запрокинута, рот странно приоткрыт. На столе рядом с включенным компьютером стояла открытая бутылка сливок, которые он, видимо, добавлял в кофе. Посредине лежало отпечатанное на принтере предисловие. Алена сразу же ощутила ледяной холодок на спине, ее охватила безумная тревога, она подошла к супругу, заглянула ему в лицо, попыталась нащупать пульс, но, так его и не обнаружив, застыла от ужаса: Мишель был мертв.

5

И точно молния прорезала мрак ночи: все вспомнилось.

В тот вечер было все как обычно: Станислав Сергеевич купал Катюшку, когда зашел Семушкин. Главврач жил в доме напротив, один, похоронив жену три года назад. Алена просияла, радуясь его приходу, она любила гостей.

— А я ужин собираю! Как раз к столу! Проходите!

— Да я ненадолго! — снимая грязный плащ и мокрые сапоги, пробормотал Семушкин. — Упал тут еще по дороге. А где Станислав Сергеич?

— Он Катюшку купает! Даже мне этот процесс не доверяет, вы представляете?! — радостно сообщила она. — Нечего, если мы сядем на кухне?

— Конечно! А где же еще?

Дмитрий Дмитриевич прошел на кухню, откуда

неслись аппетитные запахи, где в духовке дожаривалась курица, а на столе сверкали разносолы: семга, квашенная с клюквой и морковью капуста, соленые рыжики и горячая рассыпчатая картошка. Посредине стола появилась бутылка пятизвездочного «Арарата».

— Что за праздник мы отмечаем? — не понял Семушкин.

— Второй день нашей со Стасиком совместной жизни, — заулыбалась Нежнова. — Он сказал, что отныне будем праздновать каждый день нашего счастья!

— Да, вся жизнь праздник, — кивнул без особой радости главврач, усаживаясь на стул.

— Кто там к нам пришел? — выходя из ванной, громко выкрикнул Кузовлев.

— Дмитрий Дмитрич!

— Очень хорошо! Вы начинайте угощаться без меня, я уложу Катюшку и присоединюсь!

Она без него и засыпать уже не хочет! — рассмеявшись, сообщила Алена.

Она вытащила из духовки курицу, которую запекала в фольге, обмазав предварительно майонезом, развернула.

— Боже, какие ароматы! — застонал главврач, втягивая в себя парок специй, которыми была нашпигована курица и не отрывая глаз от ее янтарной кожицы.

Нежнова легко проткнула ее ножом:

— Кажется, готова!

Она отрезала гостю ножку, подала соус. Налила маленькую рюмку коньяка.

— С дороги да с холода для разжигания голода, как говорит Стасик! Разносолы уж берите сами! — объявила Нежнова.

Семушкин кивнул. У него язык не поворачивался рассказать о своем посещении Грабова. Отогреваясь здесь телом и душой, он вдруг подумал, как Алена

целый год смогла прожить с этим извергом и родить от него дитя. Конечно же Станислав Сергеевич — спасение для нее, сплошной праздник безо всяких будней, и каждый день — как Новый год!

— Ну что ж, за ваше семейное счастье, Алена Васильевна! Я рад, искренне рад!

Дмитрий Дмитриевич махнул наперсточек коньяка, потому что и ему надо было прийти в себя, позабыть о том жутком страхе, что он испытал у Грабова. Другому бы и литра водки хватило, чтобы концы отдать, а этому разбойнику три нипочем. Свалится, отоспится да дальше пойдет, будто ничего и не было.

И управы не найдешь. Все знают, но делают вид, что это их не касается.

— Ну как курочка?

Кузовлев вошел сияющий, уверенный в себе, с огненным блеском в глазах. В белой рубашке с закатанными рукавами, с крестом на груди, он выглядел лихим рубакой, готовым к подвигам. Алена улыбнулась, взглянув на него.

— Смотрю на вас, и сердце щемит от радости! Какая же вы замечательная пара! — не удержавшись и налив себе еще один наперсточек коньяка, проговорил Семушкин.— Зашел в ваш дом, и запахи, лица, счастливые улыбки — все напомнило собственную жизнь, когда была жива моя Вера, а дети бегали в школу. Как я в те времена спешил, торопился домой, как билось сердце, когда подбегал в заветным дверям! И как сладко пахло в прихожей от шуб, шалей и перчаток. Почему-то до сих пор помню запах яблок и ванилина! Простите за долгую речь! За вас!