На лице у Верки выражение растерянности сменила гримаса ужаса.

– Тётечка Зоя…

– Где ты, Верочка? – Зойка пошарила рукой в пространстве, повела невидящим взглядом туда-сюда.

– Не оставляй меня, доченька, – произнесла она дрожащим голосом.

Поймав под руку босые Веркины ступни, она принялась осыпать их поцелуями

– Тётя Зоя, тётя Зоя, – тормошила её девочка. – Я здесь. Посмотри на меня.

Сквозь пьяный туман женщина наконец рассмотрела Верку, схватила её за руку, пытаясь подняться.

– Солнышко моё… Я хочу исповедаться, – сказала Зойка, перебравшись с пола на лавку.

Девочка зачерпнула ковш воды, сунула его тётке ко рту и вскоре увидела, что лицо её постепенно оживает, взгляд приобрёл осмысленность, знакомая улыбка заскользила по её губам.

– Ты ведь меня любишь, доченька? – еле слышно спросила она, – Так позови ко мне Митю.

И тихонько рассмеялась. Верка погладила её по волосам.

Митей звали главного казачьего сотника. Он был сорокалетним, хорошо сложенным, тёмноволосым мужчиной с суровым лицом и настороженным взглядом чёрных, как уголь, глаз. К Верке он относился хорошо. И потому девочка с большой охотой побежала выполнять тёткину просьбу. Она ещё решила, что надо дяде Мите рассказать про страшного незнакомца, прятавшегося в соседском огороде.

Но попасть в избу сразу не удалось. Через двор шагала баба, топая, как солдат.

– Калиныч, твоя идёт! – крикнул один из казаков в раскрытые сени, и дверь тут же захлопнулась.

– Открой, слышишь, – толкнула баба подпёртую дверь.

– Ты совсем спятила. Беги домой, спрячься в погреб от шальной пули: красные вот-вот будут здесь, – глухо донеслось оттуда.

– Открой, я хочу тебя видеть.

– Мы ждём приказа на отступ. Всё равно нам расставаться. Уходи.

– Если ты не откроешь, я сяду тут у порога, – упрямо сказала баба.

По двери изнутри пнули с досады:

– Вот дура! Что тебе с погляду?

– Я люблю тебя.

Дверь распахнулась. Приземистый казак с лиловой от перепоя физиономией показался за порогом.

– У меня таких любовей в каждом селе по десять штук было, – сказал он. – Иди, иди отсюдова. Кончен наш роман.

– Ах ты сволочь! – баба сжала немалые кулаки, шагнула вперёд, а потом плечи её опустились, руки безвольно повисли вдоль тела. Она горестно захлюпала носом, по круглым щекам покатились слёзы.

– А ведь я тебя любила, – горестно сказала и, повернувшись, побрела к калитке, в которую уже входили двое селян.

Калиныч шагнул за порог и погрозил в спину уходящей бабе кулаком:

– Иди, иди, а то дождёшься.

Верка шмыгнула мимо него в раскрытую дверь и за столом в избе в компании пьяных казаков разглядела осоловелого сотника.

– Дядь Мить, – тоненьким голоском позвала девочка.

Но её прервали. Вошли два деревенских мужика.

– Мы, извиняюсь,.. – начал было который постарше.

Увидев просителей, сотник рявкнул из-за стола:

– По одному!

Оба одновременно попятились в двери, в замешательстве столкнулись у порога. Тогда вперёд выступил второй, теребя в руках картуз:

– Ваше благородие, с просьбой мы к вам…

Сотник кивнул, разрешая говорить, и мужик зачастил, торопясь и запинаясь.

– Так ить, пруть красные. Большими силами, говорят, пруть с городу Троицку. Вы как решили – биться или отступать? Мы боимся, чтоб село, значить, не спалили. Может вы в чистом поле?

– Что? – сотник задохнулся от ярости и мгновенно побагровел. – Бунтовать-митинговать? Хлеб-соль красным приготовили?

Сотник схватил кухонный нож и с размаха вонзил его в стол. Потом двинулся на мужика, сверля его злобным взглядом, понизив голос до зловещего шепота:

– Знаешь, что я с тобой сделаю? Прикажу повесить крюком за ребро на собственных воротах. Сдохнешь ты не сразу, может и красных дождёшься. Передай им привет от оренбургского казака Дмитрия Копытова.

– Вон! – вдруг заорал сотник над самым Веркиным ухом и до смерти напугал девочку.

Но не только её. Мужики, спотыкаясь о порог и друг о друга, стремглав, наперегонки бросились из избы и со двора.

Тут только сотник заметил Верку, перевёл дух и погладил девочку по головке. Увидел, что страх не покидает Веркины глаза, улыбнулся, поднял её сильными руками, повертел словно куклу перед собой и, поцеловав в лоб, поставил.

– Хочешь леденцов?

Конечно, Верка леденцов хотела. Получив желаемое, выложила дяде Мите все вести, с которыми пожаловала. Сотник выслушал девочку, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Разговор он закончил коротким: «Хорошо», и приказал трём казакам пойти с девочкой и поймать того, кто прячется в малине.

Подошли к указанному Веркой плетню. Стояли без опаски, курили, переговариваясь. Послали одного казака на денник, и тот, пройдя через двор, пристрелил собаку, вернулся и доложил:

– Точно. Стоит конь под седлом. По всему видать – красный лазутчик здесь.

Докурили, затоптали окурки, крикнули: «Эй, вылазь!» и принялись палить из винтовок наугад в малину. Верка со страху закрыла ладошками уши и присела на корточки.

Лазутчик выскочил неожиданно совсем рядом, высоко вскидывая ноги, прыгая через кусты и грядки, побежал прочь, придерживая кобуру маузера на ремне. Казаки стреляли ему в спину и матерились на каждый промах.

Пуля догнала беглеца, когда он, перемахнув плетень денника, стал отвязывать от прясла свою лошадь. Лазутчик боднул головой крутой бок коня и, пугая его, завалился под ноги.

Казаки пошли посмотреть на подстреленного. Верка, до полного безволия раздавленная страхом, побрела следом.

Красный разведчик лежал, подвернув под себя ноги, с широко раскинутыми руками, глаза его были закрыты. Казалось, он сладко спит, но с его белого, как полотно, лица уже исчезли все краски жизни, а изо рта сбегал ручеёк крови.

На шум вышел хозяин усадьбы, сосед Василий Шумаков. Роста он был невысокого, но скроен ладно. Выглядел лет на пятьдесят. Лицо круглое, насмешливый быстрый взгляд зелёных глаз выдавали весёлый общительный нрав. Шёл он уверенным шагом, ни на кого не глядя, и казаки невольно расступились перед ним.

– Узнаёшь, хозяин, гостя? – кивнул Калиныч на труп красноармейца.

– Назвал бы гостем, – усмехнулся Шумаков, – кабы я с ним почаёвничал, а так…

– Коня-то, поди, сам привязал?

– Коня-то? Первый раз вижу.

– Да-а! Видать, мудрый ты человек, – восхитился Калиныч. – А ну-ка, ребятки, взяли его.

Не сразу казаки заломили Василию руки за спину – пришлось попыхтеть, даже винтовки бросили в конский навоз. Но уж когда согнули мужика – потешились. Застонал Василий, чуть не в колени уткнувшись головой.

– Что у тебя делал красный? – наливаясь яростью, прошипел Калиныч.

– А я почём знаю, – хрипел Шумаков.

В ответ получил сильный удар сапогом в лицо. Василий замотал головой. Капли крови полетели в разные стороны, и одна попала Верке на колено. Она в ужасе попятилась. Казаки толкнули Шумакова на землю и упавшего стали дружно пинать сапогами.

– Говори! Нет, ты будешь говорить! Будешь! Будешь!

– Вы убьёте меня безвинным! – закричал Василий, катаясь и корчась под ударами.

Верка стремглав кинулась с денника. Ей было страшно, хотелось спрятаться, забиться в закуток, но пересиливали страх жалость, желание помочь соседу. Дядька Вася Шумаков был хорошим, всегда весёлым и добрым. Нельзя дать казакам убить его.

Тятька не поможет. Верка побежала к дяде Мите.

В опустевшей избе сотник и едва пришедшая в себя Зойка выясняли отношения. Он стоял к ней спиной, руки в карманах, пристально смотрел, как за окном играет солнце в серебристых листьях сирени. Зойка уже выкричалась вся и, безнадёжно махнув рукой, устало опустилась на лавку:

– Не любишь ты меня, Митя. Не любишь.

Сотник резко повернулся, взял в сильные ладони её помятое, но всё же красивое лицо и сказал, осыпая его поцелуями:

– Эх, любил бы я тебя, родная, кабы не война. Эх, любил бы.

Вбежала Верка и от волнения и зашедшего дыхания не могла связно говорить. Она лишь твердила, тыкая в пространство рукой: