Грота нет. Развалины. Дымит трава. Осела пыль. Должно быть, подложили динамит. Зачем? Месть за несбывшиеся планы? А мне что предпринять? Найти врагов и наказать? Нет, на подобный шаг я не способен. Мне стоило бы это всё предвидеть, остаться и защитить жильё. А теперь….

Сел на груду бесформенных камней, поднял один, отбросил, потом другой…. Как будто что-то дорогое, родное здесь погребено.

Вот, Ева, полюбуйся-ка с небес на житьё наше земное и бытьё.

В гроте был крест, монахами выдолбленный на стене. Найти хотя фрагмент его — я б сохранил, как память о святом жилье. Но нашёл….

Клок шерсти под камнями. Кого-то придавило здесь — наверно, крысу? Да это выдра! Нет, чулок её — шкурка, содранная без надреза. И даже не чулок — мешок с…. Я развязал шнурок. Мешок набитый драгоценными камнями. Это монаший клад, тот самый, что искал Фадеич. Мне больше повезло, но каковой ценою!

Как завороженый, вновь и вновь руку опускал в мешок, и пропускал меж пальцев самоцветы. Их тут так много, что даже всем названия не знаю. И стоимость конечно не определю. Вот маму бы сюда, или Фадеича.

Восторг удачливого кладоискателя сменился грустью человека, взвалившего бесценный, но ненужный груз. Клад следует нести владельцам — половину Скоробогатову, как тот просил, а остальное в монастырь. Пусть украшают самоцветами иконы, иль продают и делают ремонт. То их заботы. А мне печаль — где одежонку справить, чтоб можно было лес оставить и в город показаться.

Погрустив, простился с пепелищем грота. Спустился к дубу за Маркизой. Втроём отправились в поход — искать, где ныне обитает заслуженный геолог и минералов полиглот.

Ноша с сокровищами то на плече, а то подмышкой у меня. Смотреть со стороны — чудес чудесней не бывает — по воздуху мешок плывёт. На нём, вцепившись в шкуру, восседает пёстрый кот. (Для рифмы сказано — конечно же, Маркиза). И пёс хвостом виляет впереди. Им дела нет, быть видимым иль невидимым. А мне-то каково — шататься по дорогам голышом?

Иметь в руках сокровища на миллионы и красть портки с рубахою с плетня — вот это нонсенс! Вот это, я скажу вам, ерунда. Но что поделаешь, коль ничего умнее в тот миг и в голову мне не пришло. Подкравшись, умыкнув и облачившись, стал снова отражать лучи, явив лик свету весьма одухотворённый, с панданой на челе (из лоскута всё там же уворованной простынки).

Дальше, проще. Адрес знал, определился с направлением и побрёл обочиной вперёд. Вот город, где живёт Фадей Фадеич, вот улица, вот дом и двор.

— Скоробогатов?

— Алексей Владимирович! Как снег на голову! А я, признаться, рад!

Столик под тополем, две скамьи, три шахматных доски. Пенсионеры.

— Сеанс одновременной игры. Сейчас закончу. Обожди!

Отошёл в сторонку — нам не нужны свидетели при разговоре. Забрался в теремок пустой от детворы. Следом Фадеич.

— Всех разгромил?

— Ну и мозги ты, Алексей, мне подарил — я в чемпионах города.

— Не наговаривай — мозги твои, лишь пользы стало больше от извилин.

— Чего сюда забрался, как лешак? Пойдём ко мне — сноха нам замечательный заварит чай, как любишь ты, с душицей.

— Есть разговор. Сюда смотри.

Я размотал котомку грязной простыни, шнур развязал мешка и сунул руку внутрь. Самоцветы на ладони, будто леденцы.

— Что скажешь?

— Смотри-ка! Ты всё-таки нашёл монаший клад.

— И как условились — добычу пополам.

Искатель заповедных кладовых молчал, в задумчивости перебирая минералы, рассматривая их на свет.

— Как будем клад делить — по штукам иль по весу? Ты знаешь стоимость камней?

Фадей вздохнул, положил осторожно в мою ладонь:

— Это сапфир, смотри какой искристый. С полсотни тысяч камушек такой. А огранить, да в золото оправить — цены не будет.

— Вот ты и Ротшильд, Фадей Фадеич. Впрочем, нет — твоя фамилия гораздо благозвучней.

— А как же — ювелирный дом "Скоробогатов Ф. и сын". Звучит?

— А то.

— А мне что-то не то. Что будешь делать со своею долей?

— Как что? В монастырь снесу — ведь их монахи собирали, а мне без надобности.

— Вот и мне, — Фадеич мои пальцы завернул, чтоб камни скрыть в ладони. — Без надобности. Неси всё в монастырь — пусть помянут в молитвах русского геолога Скоробогатова.

— За здравие…

— Да-да, за здравие — не за упокой же.

Я сунул камушки в мешок и затянул шнурок.

— Что так?

— А я подумал, на фига — на фига козе баян, когда козёл и сыт, и пьян.

— Переведи.

— Всё нынче хорошо — куда же лучше? Сын уважает, внуки любят, сноха не гонит за порог. А с этим…? Как бы ни переборщить. Всё закрыта тема — забирай и душу не трави. Сейчас поднимемся в квартиру, попьём чайку. С семьёю познакомлю.

— Ты прости, я не могу знакомиться с людьми. Открылся дар, какой не ожидал — целителя. Все хвори вижу в человеке, и исцелять могу, но в результате алчность бужу и неприятности себе. Наш грот взорвали.

— Как?!

— Меня искали. Отчаявшись — взорвали. Среди обломков и нашёл монаший клад. Ну, будь здоров.

— Нет, погоди. Тебя я всё же угощу — сиди и жди.

Фадей вернулся с термосом, а в нём душистый чай. Мы вспомнили лесной наш прошлогодний рай.

— Куда же ты теперь?

— Хочу в святой обители остаться — решить одну проблему для себя. Скажи, ты верующий?

— Ну, как прижмёт, крещусь. И был крещён. Но жизнь советская потом нас отучила в монастыри ходить.

— Так значит, Бога нет?

— Ты знаешь, нет уверенности, что есть.

— И у меня. И не могу ужиться с неопределённостью.

— Мне больше повезло. Но раз уж загорелся и дознаешься, расскажешь мне — я мигом крестик нацеплю и внуков в храм ходить заставлю.

— Монахи говорят, Бог должен быть у каждого в душе. А мне он нужен наяву — вот как тебя сейчас, я зреть его хочу.

— Если он есть.

Опорожнив от чая термос, мы расстались.

Пять глав я насчитал. Одна, конечно, в центре с большим крестом и маленькие по бокам — их маковками называют. Сусальным золотом сверкают.

Церковь сложена из кирпича с узорчатыми нишами — в них образы святых. А колокольня под изразцовой крышей. И лишь взглянул, как тут же благовест — малиновый, как говорится, перезвон.

Забор кирпичный, чугунные врата с узорами. Широкий вымощенный двор и сад за церковью. Девчушечка лет восьми большими ножницами куст подрезает. И больше ни души.

Прокашлявшись, представился:

— Я дед Алексей. А как тебя зовут, дитя? И кто тут есть в поповском звании?

Малышка даже и не оглянулась. Косички скачут по спине, звон ножниц, локотки в работе — до старца ли праздношатающего ей?

— С собаками сюда нельзя, — по садовой тропке шёл человек в обличии церковном — чёрная ряса, борода и крест с массивной цепью на груди. Погладил девочку по голове, приобнял. Тут, оглянувшись, меня увидела она, но улыбнулась лишь Маркизе. На корточки присела, поманила, и — о чудо! — моя дикарка подошла, потёрлась о коленку, погладить позволила себя.

— У девочки прекрасная душа, — я констатировал.

— И добрая она, — поп согласился. — Жаль, глухонемая.

— Да что вы?! — сердце жалостью зашлось. — Надо лечить.

— В нашей больнице бесполезно. За кордон везти — средств нет. Остаётся уповать на Бога.

Молча кивнул, подумав про себя — и Бог услышал.

Поп руку протянул, шагнув навстречу:

— Протоиерей, настоятель церкви Преображения Господня отец Михаил, в миру Сапронов Михаил Васильевич.

Сжал крепкую ладонь, представился, добавив, странник, мол — как род занятий.

— Из чьих же ныне палестин? Сюда какими промыслами?

Я не спешил о промыслах, хотя мгновенный наш контакт рукопожатий мне многое сказал о добропорядочности Михаила. Я не спешил, сканируя его мозги.

— Земель немало повидал — бывал и в Палестине. Купался в Иордани. Россию вдоль и поперёк пересекал. А в колумбийской сельве удивительных людей встречал….

И на немой вопрос в глазах протоиерея:

— Веру ищу, святой отец. Она мне кажется жар-птицей, что манит и зовёт, но в руки не идёт.