Последняя фраза была лишней, так как говорил только я, а остальные напряжённо молчали и слушали.

Вся озвученная информация была на поверхности памяти, а в глубинах…. Сотни тысяч, миллионы лиц родных, знакомых, случайно виденных в разных местах за прожитые годы. Они замелькали предо мной, как картинки монитора. Нет, так не годится — много времени и вероятность ошибки. Пойдём другим путём. Я создал образы Наташи и Катюши, поставил задачу: ищем адекватность. Промелькнула пара сотен лиц — полного совпадения не обнаружилось.

— Нет, вы не встречали моих близких.

— Постой, мил человек, — Таисия Анисимовна поймала мои пальцы. — Если ты такой дока в памяти, верни моего Павлушу — поистираться стал.

— Муж ваш покойный? А надо ли так привязывать сердце к навсегда ушедшему. Может, наоборот — вычеркнуть его, а вас настроить на новую встречу.

— Делай, что говорят, — Анискина вернула наши ладони в исходное положение.

…. Три мужика на растяжках устанавливают антенну.

— Ой, Пашка, сильный ветер — не удержать.

— Тяните, тяните, — крепыш кучерявый повис на стальном тросе, упираясь в землю ногами. — А теперь крепите.

Порыв ветра валит антенну. Павел упирается, ноги бороздят.

— Берегись!

Антенна падает на высоковольтные провода. Разряд — падает и Павел….

Таисия Анисимовна всхлипывает, уткнувшись в край подвязанного платка, к окну отходит.

Оглядываю притихших женщин:

— Семью ищу, вы не поможете?

— Таисия Анисимовна? — тревожно окликает продавщица.

— Всё в порядке, — женщина машет рукой. — Ничего страшного.

— Сама напросила, — ко мне подсаживается живая такая тётка, говорливая. — Ты мне мил человек верни воспоминания свадьбы, а про жизнь рассказывать не надо — сама всё знаю. Мой-то Петро Гаврилович — первый гармонист был на деревне. А как ухаживать умел….

Она кладёт мне руки на колени, смыкает веки.

С удивлением узнаю, что ей нет и пятидесяти — так жизнь поизносила. Петро Гаврилыч её — отменный гармонист; через неё, трёхрядку, сгубил себя в угаре пьяном — всё по свадьбам, именинам. И женку замордовал буйством во хмелю. А ухаживал за девкой как испанский менестрель — с цветами в форточку, ночными серенадами. Да и Глашенька тогда стоила того: остроглазая, озорная, огонь — не девка.

— Глафира Петровна, — убедившись, что и ей на жизненном пути не встречались ни Наташа, ни Катюша, говорю. — У вас ещё не всё потеряно — я мог бы вам помочь, образумить Петра Гаврилыча.

— Иии, горбатого могила исправляет — супруга гармониста рукой махнула на неказистую судьбу свою и тоже всхлипнула.

Я к другой женщине:

— А вы поможете?

— Подставляй карман! Я не из таковских, — остроносая с узким подбородком и подозрительным взглядом выцветших глаз, она производила впечатление весьма сварливой особы.

— Что предосудительного нашли в действиях моих?

— Чтоб я тебе свои открыла мысли? Да ни в жисть. Зараз вот к участковому сношусь, пусть он твой проверит паспорт.

— Да ладно тебе, тёть Зой, — продавщица выложила ладони на прилавок. — Почему бы не помочь человеку?

И мне:

— Будете смотреть?

Я потёр ладони, возбуждая импульсацию электромагнитного поля.

— Что попросите в награду?

— Там и увидите, если ясновидящие вы.

Не увидеть Валиной проблемы было невозможно — всей душой любила фермера Ивана. Да только не свободен он — жена не дурнушка, детишек мал мала меньше четыре душки. Как помочь, красавица, тебе?

Стоп! Наташин облик мелькнул в пластах её памяти. Отмотаем назад. Да-да, это она — подходит к торговому ряду, выбирает фрукты. Что это было? Сельский сабантуй. Где это было? Когда? Память продавщицы послушно выдает требуемую информацию. Всё, нашёл края, где живёт любовь моя. Далеко ли отсюда до Воздвиженки? И это узнаю. Больше меня здесь ничего не держит.

Кланяюсь:

— Спасибо, бабоньки за хлеб и соль, приём сердечный.

Валентина поджала губки:

— И ничего не скажите?

— Если только наедине.

— Обед, мы закрываемся, — продавщица прошла к двери, выпустила женщин и преградила мне дорогу. — Ну.

— Я мог бы избавить тебя от мук сердечных, но любовь это Божий дар, и не поднимается рука. Внушить Ивану, что ты единственное счастье его — тем более. Есть третий путь — жить вместе вам в согласии и любви.

— Бред кобылий!

— Дай ладони.

Я в её компьютере и времени нет деликатничать. Это убрать, это стереть, а это активизировать. Условности среды, комплексы общественного мнения, частнособственнические инстинкты — вся это культура впитана с материнским молоком, воспитана семьёю, школой, государством. К чёрту! Пусть будут просто счастливы.

— Ты любишь Ивана?

— Да.

— Ты будешь почитать его жену?

— Как старшую сестру.

— Ты будешь жалеть их детей?

— Как своих собственных.

— Ну вот, осталось эти мысли внушить Ивану с Марьей.

— Ты поможешь мне?

— Когда вернусь.

Но уйти в тот день из села Сулимово мне не дали.

— Куда пойдёшь? — у магазина поджидала Таисия Анисимовна. — Дождь, слякоть. До Воздвиженки добрых сорок вёрст — дотемна-то не управишься.

— Ничего и по ночам ходить умею.

— Идём ко мне: отдохнёшь, поешь, в баньку сходишь, а я с тебя состирну — негоже в таком виде разгуливать. Не побрезгуй крестьянским бытом.

Как я мог побрезговать, мною бы…. Короче, остался.

Дом Таисии Анисимовны большой, но опрятный и ухоженный.

— Почему Анискина? — спрашиваю, рассматривая фотографии и портреты в рамочках на стенах.

Хозяйка вернулась, проверив баню.

— Сельчане прозвали — бегают ко мне свои споры решать. Я для них вроде участкового.

Глянула в окно:

— Вон, Глашка своего алкаша на аркане тащит. Я вам поставлю, но сильно-то не налегайте — лучше после баньки.

— А мне сказали, с тобой ушёл Странник, — заявила, входя, Глафира Петровна и подтолкнула от порога мужа. — Познакомься, Петя.

Со смоляными кудрями, подбитыми сединой, Петро Гаврилович на цыгана был похож — даже серьга в ухе серебрилась.

— Вот это по-нашему! — он хлопнул и потёр ладони. — Чувствуется, рады гостям.

Устремился к столу, свернул с бутылки пробку, два стопаря налил.

— Дёрнем за знакомство?

Дёрнули. Гаврилыч снова налил.

— Какие длинные у вас пальцы.

— Это от гармошки.

— С моими не сравнить.

Я накрыл его ладони. Всё, клоун, приехали. Сейчас из тебя трезвенника буду делать и любящего мужа. Чёрт! Зря выпил — алкоголь мне самому не даёт сосредоточиться. Надо разобраться, где тут у Петра тяга к спиртному прижилась, да вырвать с корнем. К супруге чувства разбудить. Но как подступишься — мысли его скачут, кружат в карусели. Или это мои? Как бы чего ни повредить….

Ладони наши расстались, но стопки непочатые стоят, и Петро к своей не тянется.

— В баню-то пойдёшь? — спрашивает его Таисия Анисимовна.

— Сходи, Петь, — уговаривает жена. — Уважь гостя — отпарь….

— Это я зараз, — соглашается Гаврилыч, и мне. — Пойдём что ли?

Хозяйка суёт мне в руки свёрток:

— Здесь полотенце, чистое бельё, всё своё оставь там — замочу потом.

Раздеваемся в предбаннике. Петра удивил стеклянный глаз в моём лбу.

— Это что?

— Помогает в ясновидении.

— Шарлатан?

— Почему так сразу?

— Где, кем работаешь?

— Скажу безработный — осудишь?

— Да мне плевать. Бич — это бывший интеллигентный человек. Видел, какая у меня жена? Кабы не она, давно бы уж сам загнулся под чьим-нибудь забором.

— Беречь должен.

— Да я её…. мою Глафиру…, - Пётро смахнул слезу, от полноты чувств сбежавшую на седой ус. — Эх!

Он окатил полок водою из котла. Веник в руке, как бич палача.

— Ложись, раб Божий.

Я контролировал свой организм — мне не жарко, мне не больно, мне не…. Лишь лёгкое головокружение. Но это должно быть от стопки водки. Хотя….

Мне показалось, котёл печи вдруг двинулся на бак с холодною водой. Этого ещё не хватало. Я отвернулся и увидел, как мыльница помчалась за мочалкой. Закрыл глаза. Началось — пироги за утюгами, утюги за сапогами…. Чёрт! Как неожиданно. И как не некстати.