Увидев в окно нас и наш «хвост», на привокзальную площадь мигом высыпали челябинские призывники. Но точку «дружбе народов» поставил мичман Титов – высокий, красивый, в сияющем регалиями кителе. Он вышел вперёд и рявкнул:

– В чём дело, мать вашу…?!

Я уже говорил: чеченцы бегать умели, и даже спиной вперёд. Что тут же и продемонстрировали. Короче, шарахнулись они от мичмана Титова, давя своих. Совсем не разбежались – до темноты маячили в конце квартала. А потом пришёл поезд – прощай Гудермес!

В Грозном пришёл приказ – ополовиниться. Ну, в смысле, не нас пополам, а полвагона следует освободить для других призывников.

– Дикая дивизия! – прошмыгнула проводница.

Титов прошёлся по вагону, отмеряя половину. Пришлась как раз на наш кубрик.

– Не занимать! – приказал мичман. – Поставим заслон.

Мимо потянулись ребята с постелями, пожитками. Устраивались подвое на нижних полках, подвое на средних. На полу, постелив матрас, ложились тоже парой. До того успели поужинать, и мичман потребовал:

– Отбой!

Нам тоже приказал:

– Нижние полки в наряд, средние отдыхают.

Дмитриев, Захаров, Талипов во главе с самим Титовым сели друг напротив друга, коленями заградив проход.

В оставленную нами половину вагона со свистами и гиканьем ворвались новые постояльцы. Они долго и шумно устраивались. Потом сели трапезничать. Потом принялись петь свои горские песни и плясать горские пляски. Песни я мог услышать – грохот двигающегося состава тому не помеха. А про пляски, лежа на средней полке головой к окну, как узнал? Логическим мышлением. Вот если один человек насвистывает и ритмично шлёпает в ладоши, чем занят другой?

Подняли нас в полночь на смену караула. Старшина с Чистяковым первым, мы с Постовальчиком вторым эшелоном сцепили колени на проходе, готовые отразить атаку дикой дивизии. Впрочем, как только мичман ушёл, дембель поднял ноги на полку, протянув через проход. И Постовальчик тоже. Им так удобнее – у них за спиной опора. А мы с Чистяковым убрали ноги с прохода – и без наших есть обо что запнуться.

На той половине вагона творились Садом и Гоморра. То есть, призывники из Грозного успели перепиться и беспрерывно сновали по вагону, в нём же курили, пели, орали, плясали – и чёрте что ещё выделывали. Один подвалил к нам. Сначала вроде как прикурить попросил. Пестов и бровью на него не повёл – будто нет рядом человека. Вот это выдержка! Я таким же хочу стать после трёх лет службы.

– Однако, здесь не курят, – после более чем минутной паузы заметил старшина. Явно для чеченца, но и взглядом его не удостоил. Тот взбесился.

– А не хочет ли, уважаемый, помериться силой с гордым сыном бурного Терека?

– Я отца зарубил! – рявкнул Чистяков.

Чеченца аж передёрнуло. Я думаю от страха. Он только что не подпрыгнул на месте, но повернулся и быстро-быстро, раскачивая вагон, понёсся прочь. Мы думали, совсем пропал. А он вернулся. Да не один. С таким же черноволосым тащил под руки, а вернее, толкал вперёд ногами сиволобого сержанта (однако, старшего) внутренних войск.

С безбровым лицом и рыбьими глазами на чеченца он ничуть не похож. Скорее прибалт – может, латыш или ещё хуже. Но какой гигант! Ростом далеко за два метра – это точно. Ладони – две моих. Сапожищи…. Да что говорить! Пьян был вдрыбаган. И в руке ещё сжимал плетёную бутылку с чачей.

Приволокли его чебуреки, усадили неподалёку от нас, стали что-то объяснять, указывая на Чистякова и нашего старшину. Смысл-то был понятен. Отметелить надо либо того, либо другого. Либо обоих вместе. Ничего не видящим взглядом старший сержант внутренних войск оглядел нас. Потом выставил перед собой ладонь. Жест должен был означать – щас! Потом приложился к горлышку и запрокинул голову. Глотал он долго. Что-то завораживающее было в этом действе. Мы все четверо, не отрываясь, смотрели на него. Даже Пестову изменила его привычная невозмутимость – он и ноги опустил. И Постовалов тоже. А у меня так слюнки побежали. Я же говорю….

Вояка опустил бутылку. Чичик ему тут же закусочку к губам – пимикан какой-то или сухофрукт. А старший сержант выпучил на него глаза и после непродолжительной паузы вдруг оросил потоком извергнувшейся изо рта жидкости. Потом вскочил и, раскачивая вагон, кинулся прочь, закрывая рот ладонью и разбрызгивая из-под неё по сторонам излишки пищи.

– Ах, чинарики проклятые, весь вагон мне загадят! – раздалось за нашими спинами, и в то же мгновение, беспрепятственно миновав кордон, давно уже нестройненькая проводница устремилась вдогон.

Она неслась по проходу за сержантом, а вслед ей с полок свешивались чернявые бестолковки. Вот уже несколько спин заслонили её от наших взоров. А потом раздался визг.

Чистякова будто пружина подбросила:

– Я отца зарубил!

Следом я ворвался на вражескую территорию. В спину мне толкался Постовал.

– Я отца зарубил!

Чистяков настигал чинариков и бил их по затылку могучим кулаком. Они летели вперёд, забивая проход, словно пробка бутылку. И набилось их так, что его богатырский кулак не мог уже пробить брешь в этом месиве. Тогда он стал хватать их за плечи и выбрасывать с прохода. Мне за его спиной делать было нечего, и я свернул в ближайший кубрик, чтобы предотвратить атаку с тыла.

– Лежать! – орал я. – Лежать, сволочи! Всех поубиваю!

Чья-то чернявая голова свесилась со средней полки. Я – бац! – по ней кулаком. На нижней полке паренёк поджал к подбородку колени. Я подумал – встать хочет.

– Лежать!

И вбил каблуком в стенку бледное пятно его лица. В проходе копошилась повергнутая Чистяковым фигура. Я прыгнул ногами к нему на спину.

– Лежать!

Бац! Бац! – в соседнем кубрике Постовалов раздавал тумаки. Хрюм! Хрюм! – отзывались на удары чьи-то рожи. Женский визг прекратился. И драка затихла, когда вагоном промчался мичман Титов.

– Аат – ставить!

Через полчаса все грозненские новобранцы лежали на полках под приказом – не вставать! Двое или трое из них под контролем проводницы мыли пол. Поперёк всего вагона возлежал гигант-сержант, продолжая раскачивать состав, теперь уже могучим храпом. За боковыми столиками в каждом кубрике сидели наши парни, контролируя ситуацию. Мы с Постовальчиком – водрузив ноги на сержантовы сапоги. Голова его арийская терялась где-то в полумраке.

На следующей станции наших беспокойных соседей высадили. Видимо, тормознули не из-за драки, потому что на перроне были не только мусора, но и форма внутренних войск мелькала. Должно быть, доехали ребятки до места своей службы. А мы тронулись дальше – в Краснодар.

Интересно, помнят ли парни из Грозного осеннего 1973 года призыва во внутренние войска чистяковское «Я отца зарубил!»? Я вот помню.

Но пойдём дальше.

Ваше благородие госпожа Учебка

Мне б тебя забыть давно – запомнилась ты крепко

Здесь порядок флотский – что ни говори

Не везёт мне в службе – повезёт в любви.

Анапа – город курортный. Всесоюзная детская здравница. Город магнолий и кипарисов. А ещё винограда. Ребята весеннего призыва рассказывали – руки им мыли. Ох, и досталось же бедолагам на уборке. Впрочем, это их рассказы. Нам достались персиковые аллеи. Хотя, конечно, не только без плодов, но даже и листьев. Это понятно – глухая осень.

В Анапе следы трёх культур. Любая сердцу моему Древней Греции – в виде алтарей на кладбище. Спорил и доказывал всем и всяк, что это именно подставки для жертвоприношений, а не надгробья. Греки, помнится мне, не хоронили своих жмуриков – сжигали, и все дела.

От османов осталась арка каменная. На самом видном месте набережной. Местные говорили: под ней пройдёшь – то ли хорошо будет, то ли хреново. В культпоходе мы были, отличники наши БП и ПП наперегонки. А я кричу – куда, придурки? Ну, когда мы от турок что-нибудь хорошее видели?

По песчаному берегу под парапетом и мостиками бегают лысухи за хлебными крошками. Узнали меня, обрадовались. Я им – привет передавайте уральским озёрам – сам-то не скоро.