— Нет.
— А я почему должен тебе доверять?
— Даю вам слово! Довольно?
Он быстро отошел к столу и заполнил какой-то бланк. Марго через его плечо прочла: «Прошу отпустить за отсутствием состава преступления». Потом размашисто подписал и вызвал курьера.
— Отнесите немедленно.
Курьер вышел. Игнатьев запер дверь на ключ и, вынув из папки, лежащей на столе, лист бумаги, протянул Марго.
— Это все, что есть в деле на твоего Басаргина. Немного, но вполне достаточно, чтобы пустить его в распыл. Учти, восстанавливается при первой необходимости.
Марго пробежала глазами листок. «Михаил Иванович Соков». А он-то как успел? Он ведь умер. Но она не стала ни о чем спрашивать. Скомканный листок полыхнул в пепельнице и рассыпался горсткой пепла.
Марго принялась расстегивать пуговки блузки холодными сухими пальцами. Ей казалось, что они шелестят, как безжизненные осенние листья. Блузка скользнула на пол, за ней последовало кружевное белье. Она взялась было за юбку, но он рявкнул:
— Не надо!
Она повиновалась. Игнатьев стоял, не шевелясь, и явно не собирался помогать ей. Она сама расстегнула ему ремень и опустила брюки. То, что составляет главную мужскую гордость, у Игнатьева напоминало смятую тряпочку, слишком маленькую для мужчины таких внушительных размеров.
Марго взяла это в руку и начала ритмично массировать. Скорее бы, скорее бы все это кончилось. Сколько она еще выдержит? Наконец он дрогнул, зарычал и набросился на нее, как дикий зверь. Завалил на стол, придавил намертво своим тяжелым телом.
— Я отдеру тебя так, как когда-то твой муженек. Прямо на столе, в одежде, как ресторанную девку. Я смотрел за вами в бинокль. Ты знала? Знала? Поэтому не задергивала занавески? Дразнила меня?
Он впивался в ее шею слюнявыми губами, давил и мял грудь и тыкался, тыкался в нее бессильной, вялой плотью. Марго прикусила зубами нижнюю губу. Когда же кончится этот ужас? Тоненькая струйка крови побежала по щеке, алая змейка на белом, безжизненном, как маска, лице.
Вдруг Игнатьев отпустил ее. Сел у стола и заплакал. Он плакал о себе, о своей долбаной жизни, о своем неожиданном бессилии и еще оттого, что эта женщина, которая сидела перед ним на столе вся растерзанная, растрепанная, с багровыми подтеками на коже, была сильнее его. Она могла ползать перед ним на брюхе, целовать его ноги, сосать его член, он мог вытворять с ней все, что угодно, и все равно она была сильнее его. Она сделала бы это ради своей любви, оставаясь чистой и прекрасной. Что такое особенное было в ее муже, чтобы вызвать такую любовь? Ведь ни одна женщина не сделает того же ради него, Игнатьева.
Марго никак не ожидала такого поворота. Она не привыкла видеть плачущих мужчин, а этот выглядел совсем уничтоженным. Ей даже на секунду стало жаль его. Такой провал. Но она тут же одернула себя. Милое дело — жалеть людоеда, которому оказалась не по зубам очередная жертва.
Игнатьев поднял голову и мутно посмотрел на нее. Она сидела перед ним в естественной, непринужденной позе, полной неизъяснимого изящества. Никакой неловкости или стыда. Непостижимая женщина! Она даже не пыталась прикрыть свою наготу, как сделала бы на ее месте любая другая. Грудь ее, почему-то нисколько не обезображенная отпечатками его лап, дышала легко и спокойно. И это больше всего убивало его. Он не может причинить ей вреда, не может никак зацепить ее, ее внутренняя суть недоступна для него. Словно она впорхнула в его окно, присела на его стол, пригладила растрепавшиеся перышки и сейчас снова упорхнет. И тут же забудет о нем. Проклятая ведьма.
— Проклятая ведьма, — пробормотал он. — Проклятая ведьма. Убирайся вон из моей жизни, вон…
Марго поняла, что «аудиенция» закончена. Изо всех сил сдерживая себя, чтобы не спешить, не нарушить гипнотическое молчание, повисшее в кабинете, она оделась и пригладила волосы. Игнатьеву показалось, что это произошло в один миг. Она сделала какое-то неуловимое, плавное движение и преобразилась. Ведьма. Холодная и неприступная, как айсберг. А он, Игнатьев, который одним пальцем может стереть ее в порошок, сидит перед ней, раздавленный, кастрированный и униженный, и мается от сознания собственной неполноценности. Он опустил голову на руки и затих.
Когда он очнулся, ее в кабинете уже не было. Она исчезла бесшумно, невесомой, бесплотной тенью, как сквозь стену прошла. За окном барабанил холодный осенний дождь. Серое небо придвинулось вплотную и навалилось на него свинцовой тяжестью. И тут он с убийственной ясностью понял, что ему больше не подняться.
Уронив несколько слов в телефонную трубку, Игнатьев вынул из ящика стола пистолет и, зачем-то протерев его платком, аккуратно вложил дуло в рот.
Марго стояла на углу Лубянской площади и терпеливо ждала. Холодные струи дождя сбегали по ее лицу, как запоздалые слезы, затекали за воротник, но она не чувствовала холода. Пальто намокло и давило на плечи, но она не чувствовала тяжести. Сколько она уже простояла здесь? И сколько еще простоит? Не важно. Она ждет его и дождется.
Но она не дождалась своего Володи. Он не вышел к ней ни через час, ни через два, ни позже. Уже стемнело, зажгли фонари. Желтые круги, как рыбий жир, растекались в лужах. Когда-то, в другой, живой жизни, Марго любила бродить под дождем, крепко взяв под руку Володю, прижавшись к нему крепко-крепко, чтобы поместиться под одним зонтом. В сущности, ничто так не сближает людей, как прогулки под зонтом, уютным пристанищем для двоих, где третьему уж точно нет места. И весь окружающий мир надежно отделен пеленой дождя. Да, Марго любила дождь, но сегодня она была одна и так же надежно отделена от остального мира, которому она была совершенно безразлична. Она еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Потом пришла спасительная мысль. Его же вывели через другой, непарадный вход. Он уже дома, ждет ее, не понимая, куда она запропастилась в такой вечер.
— Дура, дура, дура! — твердила себе Марго, и каблучки ее ботиков торопливо стучали в такт.
Жизнь снова заиграла, зазвучала вокруг. Сигналы машин, цокот лошадиных копыт, хлюпанье подошв по лужам. Вокруг снова что-то происходило, и с ней в том числе. Она бежала домой, где ее наверняка ждет Володя, должен ждать, не может не ждать. Все, что произошло с ней в этот кошмарный долгий день, враз улетучилось, исчезло без следа. Не было ни долгих часов ожидания в неизвестности, ни ощущения леденящей поверхности стола под голой спиной, ни чужих враждебных рук на коже. Она бежала ДОМОЙ к ВОЛОДЕ.
Окна их квартиры смотрели мертвой темнотой. Марго резко остановила свой бег, будто налетела на глухую стену. Так смотрят окна ПУСТОГО жилища. Если кто-то есть внутри, спит или просто ждет в темноте, окна выглядят иначе. Почему-то она знала это.
Ночь и следующий день прошли как в забытьи. Марго неподвижно сидела в кресле, то проваливаясь в тревожный сон, полный видений, то выныривая. Вздрагивала от каждого шороха, от звука голосов на улице или в коридоре. Но каждый раз ее ждало разочарование. Постепенно ей начала открываться страшная правда: Игнатьев обманул ее. Он и не думал отпускать Володю. Хотел попользоваться ею и ничего не дать взамен. Мерзкая крыса.
Мозг лихорадочно работал. Надо что-то делать, ведь не все еще потеряно. Игнатьев говорил об альтернативе: либо смерть, либо СЛОН. Чем бы ни был СЛОН, а она уже не помнила точно, что это значит, он лучше, чем смерть. Любой слон лучше, чем смерть, потому что он живой. А пока ты жив, есть надежда.
В здании Наркомпрода, несмотря на поздний час, горело несколько окон. Марго шагнула в двери парадного и наткнулась на молоденького дежурного, который, судя по красным слипающимся глазам, изо всех сил боролся со сном. Он даже обрадовался неожиданному появлению посетительницы. Хоть взбодрится немного. На вопрос о товарище Ерофееве ответил утвердительно. Да, да, здесь еще, как всегда. Как отрекомендовать? Ах, Басаргина Маргарита Георгиевна. Не Владимира ли Николаевича жена? Знает, как же, как же. Что-то случилось с Владимиром Николаевичем? Марго только вымученно улыбнулась ему. Он принялся накручивать ручку телефона.
