Сам собой сложился экспромт:

Хочешь быть один, пацан, Положи «Бакштейн» в карман. А если полный идиот, Положи еще и в рот. В великолепном настроении Басаргин влетел в квартиру, распевая свой экспромт, но вдруг осекся, замер на пороге кухни, словно наскочил на невидимую стену.

У гудящего, как шмель, примуса, стояли тетя Саша и Марго и жарили оладушки. В простом домашнем платье с закатанными до локтей рукавами и трогательном фартучке, завязанном бантом на талии, Марго была похожа на маленькую прилежную девочку, которую бабушка учит готовить.

— И-ишь ты, поеть. Что твой чижик, — пробормотала нараспев тетя Саша и, вытерев руки о полотенце, висевшее у нее через плечо, колобком выкатилась мимо него из кухни.

Марго осталась стоять у примуса, уронив руки вдоль тела. Она так и не произнесла ни слова. Басаргин смотрел на нее с дурацкой, шалой улыбкой, которая, может, и была сейчас не к месту, но никак не хотела сползать с лица. Он выудил из кармана героический «Бакштейн», изрядно помятый, но не сломленный, и протянул ей.

— Вот принес «Бакштейн» к завтраку. Весь пропах, пока шел. — Видимо, сегодня это было ключевое слово. Уголки губ ее дрогнули, глаза осветились внутренним смехом, и она бросилась ему на шею. Оладьи так и остались гореть на сковороде.

— Ты только не одевайся еще. Я так давно тебя не видел.

— Я тоже.

Марго прошлась по комнате босиком и остановилась перед большим зеркалом в раме красного дерева. Тоже, между прочим, осколок прошлых хозяев.

— А ты не задумывался над тем, что в этой комнате нет почти ничего от нас? — спросила она вдруг.

— Да, пожалуй, — отозвался Басаргин. — Если вдуматься, только пианино и книги.

— И если мы вдруг исчезнем, ничто не напомнит о нас, — продолжала Марго. — И никто не вспомнит.

— Как это великолепно, правда?

— Да. Мы совсем-совсем свободны. — Марго раскинула руки, словно крылья. — Как она прекрасна, наша комната. Я уже отвыкла так думать.

— Это потому, что ты здесь.

— Но я никуда не уезжала.

— Все равно, тебя здесь не было.

— И тебя.

— И меня.

— Но сейчас мы оба вернулись. Чудесно, правда?

— Да.

Марго всмотрелась в свое отражение в зеркале. Ее тело матово светилось изнутри, как изящный опаловый сосуд, до краев наполненный любовью. «Я люблю свое тело, — подумала она. — Оно прекрасно оттого, что его руки прикасались к нему, его глаза и губы ласкали его. Мы прекрасны и бессмертны, пока любим».

— Пока мы вместе, мы никогда не умрем. Смерти нет для нас.

— Почему ты так решила?

— Просто посмотрела в зеркало. Что бы мы, женщины, делали без зеркал?

— Может быть, почаще смотрели в глаза влюбленных мужчин. И прозревали бы истину.

— Как скромно!

— Зато верно. Скажи, он видел тебя такой?

Марго медленно повернулась, пытливо вгляделась в его лицо, силясь понять, что кроется за этим вопросом. Неужели обычная ревность?

— Это имеет значение?

— Сейчас нет, потом — не знаю. Так видел?

— Никогда. А она?

— Нет.

Марго подошла, присела на краешек кровати. Осторожно, как слепая, провела кончиками пальцев по его лицу, плечам, груди.

— Мы можем говорить о них, сколько захотим, можем задавать друг другу любые вопросы.

Ее пальцы скользнули вниз по его животу. Марго почувствовала, как он весь напрягся под ее рукой.

— Мы можем говорить о чем угодно, не опасаясь быть непонятыми. Но не теперь. Теперь я буду любить тебя, сразу за все пропущенное время.

Она опустилась на него и почувствовала, как он заполнил собой все ее существо. Его пальцы впились в ее ягодицы. «Нет, милый, сейчас я наездница. Я буду задавать темп. И это будет такая бешеная скачка, какой ты еще не видел».

Витольд Витольдович Кзовский, потомственный адвокат, твердыня права, сидел на краешке стула, неуверенный, потерянный, смущенный, и вертел в руках шляпу. Его обычно холодное, надменное лицо выглядело сейчас смятым и беззащитным. Он смотрел на дочь и не узнавал ее. Неужели это сломленное, трясущееся существо, которое сидит перед ним, растирая слезы по опухшему лицу, его Вероника? Что стало с ней?

— Девочка моя, возьми себя в руки, — бормотал он, чувствуя, что говорит что-то совсем не то.

Огромная любовь и жалость к ней, которую он годами привык скрывать, выплескивалась на поверхность, комком стояла в горле, а он не знал, как выразить ее. Он подошел и погладил ее по волосам. Вероника прижалась к его руке, трясясь всем телом.

— Забудь его. Он не для тебя. Просто пойми это и забудь. Будут другие мужчины.

— Уа-а-а, — тихо завыла Вероника. — Такого, как он, больше нет, нет, нет, нет, нет… — Она мерно раскачивалась на стуле, монотонно, как китайский болванчик. И выла, выла… Витольд Витольдович и сам не помнил, как набрал телефон неотложной медицинской помощи.

Все последующие дни Марго не давала покоя мысль о царских жемчужинах. Держать в доме такую вещь, особенно когда об этом знают посторонние люди, да еще такая болтушка, как Татьяна, было чистейшим безумием.

Кроме того, у этого дела была и моральная сторона. По неписаным правилам хорошего тона у посторонних мужчин нельзя принимать никакие подарки дороже цветов или конфет. Все остальное считается неприличным. Марго была очень строго воспитана в этом смысле и теперь ругательски ругала себя за то, что позволила себе отступить от своих принципов. Осман-бей был единственным человеком, которому удалось заставить ее забыть о них. Теперь она чувствовала себя крайне нелегко, ведь она волей-неволей обманула его ожидания.

Необходимо было вернуть все его подарки. Володя, который, естественно, был полностью с ней солидарен, вызвался сделать это за нее. Но Марго считала, что она должна сделать это сама. Осман-бей заслужил хотя бы это.

Собрав все наиболее ценные подарки в сумочку и аккуратно положив сверху жемчуг, закутанный в бархатный лоскут, Марго отправилась в контору «Русротюрка». Володя настаивал на том, чтобы сопровождать ее, но Марго решительно отказалась. Ей не хотелось, чтобы он присутствовал на их последней встрече или ждал где-нибудь за углом. Что-то в этом было бы унизительное для всех троих.

К ее удивлению, помещение было заперто и опечатано. Та же картина ожидала ее и на квартире Осман-бея. Ничего не понимая, встревоженная Марго позвонила в соседнюю дверь.

На ее звонок долго не отвечали, потом раздались осторожные шаги, прошуршали и замерли. Марго даже показалось, что она слышит тревожное, прерывистое дыхание. Она позвонила еще раз и забарабанила кулачком в дверь.

— Откройте!

— Кто это?

— Я — знакомая вашего соседа.

— Уходите. Мне нечего вам сказать.

Судя по голосу, женщина. Крепко напугана и явно лжет. Марго забарабанила еще громче. Дверь приоткрылась на полладони, придерживаемая изнутри крючком. В образовавшейся щели виднелись только нос и подозрительно прищуренный глаз.

— Тише вы! Всех переполошите.

— Ради Бога, — взмолилась Марго. — Объясните, что случилось. Почему опечатана квартира?

— А я знаю? Третьего дня заявились к нему трое, явно оттуда. — Она перешла на многозначительный шепот. — Ошиблись сначала дверью, позвонили к нам.

— Подождите, откуда — оттуда?

— Оттуда, откуда все они бывают. Отперли квартиру, пошуровали там, опечатали и ушли. С тех пор никого не было.

— А где Осман-бей?

— Не знаю. Он еще накануне уехал и больше не возвращался. Сел в свою машину и укатил. У меня окна на улицу, — как бы оправдывая свою осведомленность, добавила женщина.

— Спасибо и извините. Марго повернулась, чтобы уйти.

— Послушайте, мой вам совет, забудьте обо всем этом поскорее. Так всем будет лучше. И запомните, вы сюда не приходили и со мной не разговаривали.

Дверь за ее спиной тихо закрылась.

Марго вышла из подъезда на подгибающихся ногах. Мысли путались. Почему она сразу подумала, что произошло нечто ужасное, и испугалась? Предчувствие или просто настроение женщины передалось ей? Ведь он мог просто уехать. У него германский паспорт с постоянной визой, так что это вполне возможно. Но успокоить себя не удавалось. Что-то мешало. «Вы не замечали, что за мной все время следят?» Жемчуг, застывшие слезы Катеньки Долгорукой. Ее возлюбленный погиб от руки террориста. Но разве может судьба одного человека перейти к другому? Мистика, абсурд! «Избавьтесь от него как можно скорее, иначе вас ждет большая беда».