— Вот как!

Ксения вопросительно взглянула на Басаргина, который успел преодолеть первоначальную неловкость и теперь с интересом наблюдал за обеими женщинами. Хуже уже быть не может, остается только потешаться над самим собой.

— Ксения Петровна, эта дама моя жена, Маргарита Георгиевна Басаргина.

Глаза Ксении округлились, губы сложились в немой вопрос, но она так и не успела его задать. К ним спешил Чаруйский, весь в улыбочках, ахах и охах.

— Ах, Ксения Петровна, голубушка, как я рад! Вы ведь нам споете?

— Непременно.

— Ксения Петровна только что говорила нам, как она озабочена бедственным положением беспризорников, — вставила Марго. — Просто не могла остаться в стороне. Осман-бей, проводите, пожалуйста, нашу очаровательную гостью к месту сбора пожертвований.

Осман-бей церемонно предложил ей руку. Чаруйский пошел рядом, беспрерывно что-то говоря. Марго, не без садистского удовольствия, наблюдала, как дива в полном замешательстве опустила в аквариум массивный золотой браслет. Кругом зааплодировали. Марго осталась с Басаргиным.

— А что еще ей оставалось делать? — усмехнулась она.

— Ты стала просто обворожительной стервочкой. — Марго пристально взглянула ему в глаза:

— Я всегда была такой, только ты забыл.

— Не моя в том вина.

— Может, тоже пожертвуешь что-нибудь?

— С удовольствием, но только если ты согласишься танцевать со мной.

— Извини, не могу. Надо открывать аукцион.

И она упорхнула, унося с собой его взгляд, полный затаенной ласки и любви. Где-то в районе диафрагмы закопошился теплый пушистый комочек счастья. Значит, он еще может смотреть на нее так.

Оркестр сыграл бравурную фразу и осекся. Все глаза устремились на импровизированные подмостки, на которых появилась Марго с молоточком в руке.

— Товарищи! Дамы и господа! Открываем наш благотворительный аукцион. Все средства, полученные от продажи предметов искусства, любезно пожертвованные нашими замечательными художниками, пойдут на строительство приюта для беспризорных детей. Ваши имена будут выгравированы на медной табличке, которая будет помещена в актовый зал приюта. Рука дающая да не оскудеет!

Марго повторила свою маленькую речь на немецком языке. Специально направленный луч света обрамлял ее прелестное лицо. Голос звенел, добираясь до самых сердец взволнованных слушателей. Каждому казалось, что она обращается именно к нему одному.

Аукцион прошел очень живо, в основном благодаря стараниям Марго. Она вела его так умело, будто всю жизнь только этим и занималась. Разогревала публику шутками, тонко расхваливала картины, представляла их авторов, создавая им попутно ненавязчивую рекламу, и не забывала напомнить разгоряченным гостям о главной цели мероприятия, о несчастных голодных детях, которые так ждут их помощи.

Басаргин стоял рядом с Григорием и не отрываясь смотрел на Марго. Сегодня она открылась ему с совсем другой стороны.

— Она великолепна, правда? — шепнул ему Григорий.

Его картина только что ушла по максимальной ставке, и он сиял, как свеженачищенный сапог. Именно такое сравнение пришло в голову Басаргину, когда он взглянул на ошалелое от гордости лицо друга. Он только кивнул в ответ.

— Ты ведь не всерьез с этой Гнедич?

Басаргин мотнул головой. Нет. Сама мысль показалась ему сейчас дикой.

Ксения вышла из экипажа, опираясь на руку Басаргина, и тут же отпустила извозчика. Они стояли перед подъездом ее дома. В тусклом свете фонаря лицо ее, обращенное к нему, казалось молодым и печальным.

— Как я пела?

— Божественно. Как всегда.

Мысли его были заняты совсем другим. Перед глазами стояло лицо Марго, любимое, единственное лицо. Она больше ни разу не подошла к нему, не говорила с ним, даже когда они уезжали в числе последних.

— Вы побудете со мной? — спросила Ксения. — Я так взволнована после выступления. Не смогу уснуть.

Какого черта, подумал раздраженно Басаргин. Какая ему разница, где сейчас быть. Марго осталась с этим турком, так что ему спешить некуда.

В гостиной маленький мохнатый песик бросился с диким лаем под ноги Басаргину и вцепился зубами в штанину. Он рвал и терзал ее с остервенением маленького существа, которое почувствовало угрозу чужого вторжения.

— Фу, Маркиз! Фу! — крикнула Ксения и сильно пнула песика ногой в бок.

Он забился под диван, жалобно скуля. Басаргина передернуло от этой ненужной жестокости.

— Жалкая эгоистичная тварь! Ревнует меня ко всему, что движется, даже к Дарье.

— Ну зачем же так. Мы бы с ним договорились.

Ксения занервничала. Все складывалось совсем не так, как ей хотелось. Романтический вечер при свечах, идеальное обрамление для решающего объяснения, похоже, срывался. Черт бы побрал эту глупую псину.

Басаргин уселся в кресло и огляделся. Занятная комната. Идеальный портрет хозяйки. Бессмысленное нагромождение роскоши моментально утомляло. Всего тут было слишком. Позолоты, финтифлюшек, завитушек, бахромы и особенно фарфоровых статуэток. Стройными шеренгами, как солдаты на плацу, они стояли везде: на столиках, в серванте, на полках, сливаясь в безликую бело-розовую массу. Ощущение было такое, будто объелся бланманже. Может быть, каждая взятая в отдельности и была произведением искусства, но все вместе — это было слишком даже для такого закаленного человека, как Басаргин. Он почувствовал, что его слегка замутило, и перевел взгляд на хозяйку.

Ксения между тем размышляла о том, как начать нужный ей разговор. Неожиданная встреча с его женой окончательно сбила ее с толку. Она совсем иначе представляла себе Марго, этакой курсисточкой-феминисткой с недовольно поджатыми губами, в скучном английском костюме и суровых туфлях без каблуков. Светская дама, которую она встретила на балу, изящная и уверенная в себе, свободно говорящая по-немецки, блестящая собеседница, совершенно не укладывалась в образ брошенной жены. А это ее поразительное самообладание! Увидела мужа под руку с другой женщиной и бровью не повела. Поразительно! Они вообще разговаривали как чужие. А седой господин с азиатским именем, она его, конечно, не запомнила, явно ее любовник. У Ксении на эти дела глаз наметан. Начальник, тоже мне. Басаргин с ним знаком и невозмутим. Загадка на загадке. Однако молчание слишком затянулось.

— Как я пела? — Ой, она, кажется, об этом уже спрашивала.

— Божественно. Как всегда.

— Я же не готовилась. Это было так неожиданно. Но отказаться было невозможно, верно?

— Верно.

— Акустика там ужасная, не то что в театре.

— Я не заметил.

— И оркестр прескверный.

— Не может быть. Когда вы поете, как-то не замечаешь ничего вокруг.

Это был уже понятный ей язык. Тут она играла на хорошо знакомом поле. Оступиться было невозможно.

— Это так объяснимо. — Она томно подняла глаза к потолку. — Природная одаренность. Феномен, как говорил один мой знакомый профессор консерватории.

Басаргин с трудом подавил желание зевнуть. Все это он уже не раз слышал и видел. И словечко «феномен», и очи, поднятые горе.

— Присядьте рядом со мной.

Она похлопала ладонью по диванной подушке. Прямо как своей собачке. Место!

— Я бы рад, но ваш пес… Я его боюсь.

— Глупенький мальчик! Маркиз уже совсем смирный. Не надо его бояться.

Будто в ответ на ее слова из-под дивана раздалось угрожающее рычание. Басаргин совсем развеселился. Этот слащавый тон, карикатурная собака, возомнившая себя волкодавом. Она даже не способна почувствовать весь комизм ситуации.

— Видите ли, у меня сложные отношения с собаками. Напуган с детства. И они это чувствуют.

— Бедняжка! Как это, должно быть, было ужасно. Маленький кудрявый мальчик, золотой ангелочек — и огромный лохматый пес с оскаленной пастью.

Она мигом пересела на ручку его кресла и провела рукой по волосам. Пышный бюст, обтянутый серыми кружевами, колыхался у самых его глаз. Иди к мамочке, она защитит тебя.

— Вам так не хватает любви. Я вижу, я чувствую это. Рядом с вами нет женщины, которая способна была бы понять вас, которая прошла бы по жизни бок о бок, стала бы подругой, матерью, любовницей, всем. Не отстраняйтесь, не надо. Этой женщиной могу быть я.