«Я найду тебя, — подумал Басаргин. — Обязательно найду». Он не знал еще, что ждет его и всю страну. Накатывал февраль 1917 года.

Марго добралась до Петрограда осенью 1920 года. Много воды утекло за это время. После продажи дома в Эривани она целое лето прожила в имении отца в горах, неподалеку от озера Севан. Она много гуляла, читала, думала, зализывала раны, как подстреленное животное, и впервые за много месяцев почувствовала себя обновленной и здоровой. Глядя на строгие, величественные очертания гор, она чувствовала, как отваливаются засохшие корки, разглаживаются рубцы и шрамы, как очищается и крепнет ее дух. Она была готова жить дальше.

Когда и имение было продано, Марго обратила часть денег в золото и драгоценности и, зашив аккуратно в подол потертого кургузого пальтеца, специально приобретенного по этому случаю, отправилась в Тифлис. Сабет встретила ее восторженно, устроила жить у себя и с утра до ночи без умолку болтала, просвещая ее по поводу тифлисского житья-бытья. Но прежней близости не возникло. Слишком многое разделяло их.

Марго скоро съехала от нее, что-то переводила, выучилась печатать на машинке, брала уроки пения у знаменитой Суламифи Заболоцкой. У нее обнаружилось нешуточное меццо-сопрано, темный бархатный голос, напоминавший прикосновение крыла ночной птицы. Она пела на музыкальных вечерах и имела большой успех. Суламифь, обычно скупая на похвалы, прочила ей большое будущее. «Вы опоздали родиться, Марго, моя милая, — говорила он. — Лет десять назад вас бы на части рвали. Цветы, поклонники, гастроли. А теперь… новое время, новые песни. Но, как знать, может быть, еще все переменится».

Жизнь действительно менялась с устрашающей быстротой. Отречение царя, Временное правительство, потом какие-то большевики. Война, разруха, голод. В ноябре 1917 года Армения и Грузия объявили себя независимыми от России. К Марго прибежала возбужденная Сабет и сообщила, что Дро вошел в правительство Армении. Она собиралась домой. А Марго все чаще посещала мысль о Петербурге, где жила сестра матери, ее единственная родня. Когда в Грузию вошли английские и немецкие войска, ее решение сложилось окончательно.

Петроград встретил ее холодным мелким дождем. Колючий ветер бросал пригоршнями капли ей в лицо, они стекали по щекам, пробирались за воротник, пронизывали холодом до костей. Марго поплотнее запахнула драгоценное пальтишко, подхватила за ручку чемоданчик с вещами и побрела по Невскому проспекту. Высокие дома смотрели угрюмо, многие окна были заколочены или зияли пустыми глазницами выбитых стекол. Город напоминал выздоравливающего от тяжелой, мучительной болезни. Преобладающим цветом был серый, серое небо, серые стены домов, серые липа людей. Марго, выросшей на юге, привыкшей к ярким краскам, стало не по себе от этого однообразия. Глаза устали, чемодан немилосердно оттягивал руку. Кроме того, она совсем отсырела и продрогла. Пути, казалось, не будет конца.

Она сама не помнила, как добралась до Мойки. Ориентиром был дом Пушкина, тот самый, куда его привезли смертельно раненного после дуэли. Дом тетушки должен быть совсем рядом, а точнее, через один от него.

Марго почувствовала, что больше не может ступить и шагу. Она поставила чемодан на тротуар и в изнеможении опустилась на него. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Редкие здесь прохожие скользили мимо, как тени, бесплотные и почти прозрачные. Таким и стало ее первое впечатление от Петербурга. Город теней.

— Прошу извинить, — обратилась Марго со своего чемодана к проходящей мимо женщине в потертой шляпке и старомодных ботиках, явно из «бывших». — Скажите, где тут дом Пушкина?

Та посмотрела на нее как на умалишенную. Какой может быть Пушкин, явно читалось в ее глазах. Кого он может еще интересовать?

— Дом Пушкина, — повторила Марго, чувствуя себя до крайности неловко. — У меня тут где-то рядом живут родственники.

Глаза женщины слегка прояснились. Теперь вопрос приобрел понятный, вполне земной смысл.

— Пушкин, да-а-а… — протянула она. — Так вот же он. Второй от вас.

Она с интересом оглядела Марго. Несмотря на потертое, видавшее виды пальто, в ней настолько явственно читалась порода, что не оставалось никаких сомнений в ее, как теперь принято было говорить, классовой принадлежности. Женщина с сомнением покачала головой:

— Вы думаете, там кто-то еще остался?

— Простите?

— Нет, ничего. Мне пора. Прощайте.

Не дождавшись ответа, она заторопилась прочь. Марго удивленно смотрела ей вслед. Любопытно, что она имела в виду.

Парадный подъезд был заколочен, хотя у дома был достаточно жилой вид, несмотря на потрескавшийся, обветренный фасад. Марго озадаченно потопталась на тротуаре и, обнаружив справа от себя арку, вошла в нее. Дверь на черную лестницу была открыта, здесь пахло сыростью и кошками. Марго поднялась на второй этаж и постучала в облупленную дверь. Долгое время никто не отвечал. За дверью не было слышно ни звука, но тем не менее Марго была почему-то уверена, что там кто-то есть. Она постучала еще раз, громче.

— Кто там? — спросил из-за двери тихий, надламывающийся голос.

Судя по звуку, он мог принадлежать только насмерть перепуганному человеку. Женщине. И этой женщине совсем не хотелось разбираться, кто это стучит в ее дверь, просто хотелось, чтобы ее, Марго, не было, чтобы она исчезла, испарилась, перестала существовать.

— Откройте, прошу вас, — торопливо сказала Марго. — Здесь живут князья Мещерские? Я племянница Екатерины Петровны.

— Тише, тише. Сейчас.

Дверь, еле скрипнув, отворилась не больше чем на ладонь. Оттуда выглянули острый длинный нос и остренькие же, лихорадочно блестящие глаза. Они цепко оглядели Марго.

— Вы одна?

— Конечно, одна.

Дверь открылась еще на ладонь. Острый нос прошелся из стороны в сторону, как бы проверяя правдивость ее слов.

Убедившись, что так оно и есть и, кроме Марго с чемоданом, на площадке действительно никого нет, женщина открыла дверь и кивнула головой. Марго вошла. Дверь за ней сразу же захлопнулась, как мышеловка. Загремел замок, зазвенели цепочки. Стоящая рядом с ней женщина с явным облегчением перевела дух. Это была уже пожилая дама, высокая, сухощавая, с реденькими пегими волосенками, стянутыми в крошечный пучок. Поверх темного, с глухим воротом, платья, как на вешалке, висел пуховый платок. Она зябко стиснула его кулачками на плоской, как доска, груди. Распространяя вокруг себя густой запах валерианового корня, она пошла по темному длинному коридору, сделав Марго знак следовать за ней.

Комната, куда она привела Марго, была, похоже, единственным жилым помещением в квартире. Крошечная, загроможденная массивной мебелью, вся запыленная и темная из-за узкого, давно не мытого окна, она напоминала захламленный чердак или нору какого-то маленького зверька. Здесь тоже царил запах валерианы.

— Присядьте, — сказала женщина, смахивая со стула какое-то разлохмаченное тряпье прямо на пол. — Дайте посмотреть на вас.

Она устроилась напротив и уставилась на Марго блестящими глазами со странно расширенными зрачками. От такого откровенного разглядывания Марго стало не по себе.

— Я приехала… — начала было Марго.

— Вижу, вижу, с юга, — оборвала ее женщина. — По загару вижу. Вы из Эривани, так?

— Почти.

— Значит, дочка Елизаветы Петровны. Маргарита?

— Лучше Марго. Женщина согласно кивнула.

— Вас еще можно узнать. Екатерина Петровна показывала мне фотографии. Зачем вы, безумная, приехали сюда?

— Maма умерла еще в пятнадцатом году. Я осталась совсем одна. И вот…

— Приехали проведать тетушку, а ее нет. Никого больше нет.

— Не понимаю.

— Не понимаете. Конечно, где уж тут понять.

Она провела руками по лицу, словно стирая налипшую паутину. Марго заметила, как одно сморщенное веко нервно, конвульсивно вздрагивает. Ладони отчего-то похолодели, словно страх, почти осязаемо висевший в этой странной комнате, передался и ей.