Потом Джонни подошел к полкам и покопался среди ее пластинок. Он выбрал кларнетное трио Бетховена. Тема чистого бесстыдства позабавила их; они громко посмеялись, порадовав друг друга этой быстротой взаимопонимания. Джонни начал было насвистывать ее, но был прерван бормотанием грома в глубине долины.

— Ах, черт! — сказала Мора. — «Радуга» не укрыта. Я должна была быстро отвезти Питера домой, в Делхэм, и мы оставили ее беспризорной.

Джонни встал:

— Надевайте пальто. Мы пойдем и сделаем все, что нужно, сейчас.

В холле она накинула на плечи поношенный макинтош и сняла с крючка фонарь. Они вышли в сад. В ноздри им ударил насыщенный тяжелый запах цветов. Мелкие камни прыгали под ногами и со стуком слетали в канаву. Донесся еще один раскат грома, и налетел первый порыв ветра. Внезапно похолодало; усилился бриз. В облаках показались высокие белые гряды, их перекрыли темные тучи. Явственно доносился запах реки и тины.

Якорная стоянка находилась в устье узкого безымянного ручья. Там стояли четыре небольшие яхты. Лодочная пристань Эйбла с группой весельных лодок была на запоре. Мора посветила фонарем и вместе с Джонни подтянула «Радугу» к реке. У кромки воды они сняли обувь и вытолкнули ее на отмель. На борту Мора зажгла лампу и положила яхту на палубу; лучи света оставили длинные следы на воде, зеленоватые и густые. Они начали расправлять непромокаемый брезент, Джонни выполнял ее негромкие указания.

Когда они закончили, пошел дождь. Тяжелые капли били по лицам, босые ноги замерзли. Они залезли в шлюпку. Джонни взял весла. На отмели они оттянули «Радугу» за отметку прилива. Джонни посмотрел, как Мора возится мокрыми пальцами с ремешком сандалии. Он нагнулся и быстро закрепил его сам.

На холме ветер был сильнее. Тьма была чернее дегтя, пока они не прошли последний поворот переулка и не увидели свет в окнах гостиной. Джонни распахнул ворота и отступил, пропуская ее вперед.

Она остановилась:

— Спокойной ночи, Джонни.

— Спокойной ночи, Мора.

Ветер и дождь унесли звук его шагов.

V

Начало их любви не было ничем примечательно. Они никогда не оставались одни, так что познание друг друга осуществлялось в основном вечерами в многолюдном зале бара «Олень» и во время плавания по спокойным излучинам реки. Их любовь основывалась на таких простых вещах, что они не сознавали ее полностью, пока не стало слишком поздно, чтобы избежать боли от ее внезапного открытия.

Коттедж Моры хранил глубокое молчание. Джонни повернулся и вышел на дорогу, ведущую через холм в долину. У него было мало надежды, что он найдет ее там. «Радуга» еще стояла у причала, а машина Моры — у коттеджа. Он не извинял себя за то, что специально ищет с этой девушкой встречи; просто хотел найти ее и немного поговорить.

На вершине холма Джонни приостановился. Здесь уже не было слышно шума моря. В воздухе витал густой запах древесного дыма. На него как-то странно действовала мирная беззаботность пейзажа, вселяя чувство беспокойства и неудовлетворенности. Джонни оглянулся кругом.

Он увидел Мору сразу, среди зарослей на ближайшем холме. На откосе холма резко сиял алый коврик. Все его чувства, казалось, притягивала неподвижная фигура, которая резко контрастировала с ковриком. Он начал огибать поле, спугнув стадо пасущегося скота, и пробежал последнюю часть пастбища, которое их разделяло.

— Мора!

Она услышала, как он приближался, и села. Он подбежал и, запыхавшись, бросился рядом с ней на коврик, прижавшись к нему лицом. Она услышала его тяжелое дыхание. Ее очарованный взгляд задержался на его озаренных солнцем светлых волосах. Он повернулся на спину и ухмыльнулся с закрытыми глазами:

— Наверное, я не в форме.

Ей захотелось коснуться его широкой груди, погрузить пальцы в его волосы. Она смотрела на его загорелое лицо, на белизну кожи, открывавшейся в старых прорехах куртки. У нее было такое чувство, будто всю свою жизнь она ждала этого первого момента любви.

Тут Джонни открыл глаза и увидел ее взгляд, сосредоточенный на нем. Мора отвернулась.

Они молчали, чтобы успокоиться, пытаясь ослабить возникшую напряженность. Это была пауза опасной слабости, когда ограничение, наложенное ими на самих себя, вот-вот должно было развеяться. Джонни попытался представить себе, что будет, если он осмелится ее поцеловать.

Не глядя друг на друга, они следили, как цапля тихо летела к реке. В тишине им казалось, что они почти слышали шорох мягких перьев. Внезапно птица свернула к излучине реки, скрытой от них, и исчезла из виду.

Джонни сказал:

— Лето было долгим.

Это замечание ничего не означало, но Мора охотно кивнула в знак согласия, радуясь, что услышала его голос, рассудительный и обычный, не имеющий совершенно никакого отношения к тому единственному взгляду, каким они обменялись. Правда, лето было долгим и прекрасным. Она вспомнила долгие жаркие дни, лондонские мостовые, обжигавшие ступни через подошвы туфелек. Но те дни она с радостью переносила, чтобы увидеть белое сияние солнца на парусах «Радуги», чтобы свободно нестись ночью по гладкому, освещенному звездами каналу. Она снова слышала добродушный гомон людских толп, наполнявших парки, плач детей, раздраженных жарой. Многоцветье их одежд было пестрым, как бумажные цветы. Но воспоминание о лете означало и время, когда можно было броситься на разогретую солнцем траву, вдохнуть тяжелый запах алых маков на пшеничных полях. Слишком много было хороших вещей, чтобы вспоминать каждую в отдельности; слишком много солнца и тепла; слишком большое разноцветье. А теперь в самом конце лета ей в дар был приподнесен еще и этот день.

А сам Джонни, глядя на Мору, начал думать о том, что придется привыкнуть к тоске по ней. Он думал о безумстве происшедшего, того, что он успел узнать и полюбить ее в течение недели, а теперь должен смириться с тем, что никогда больше не увидит ее снова.

— Вы еще побудете здесь — ты и Ирэн? — Тело Моры было неподвижным, голос спокойным, как полет цапли.

— Еще некоторое время, я полагаю.

Она повернулась и взглянула на него. Как бы предвкушая ее вопросы, он прикрыл глаза и перекатился на бок.

— Джонни, — позвала она.

Веки его дрогнули.

— Да?

— Почему ты не возвращаешься домой?

— Возвратиться? — Его голос был спокойным, но с оттенком опасения.

— Да, возвратиться.

Его тело напряглось, и он открыл глаза.

— Ты думаешь, правильно продолжать делать что-то просто потому, что недостаточно силен, чтобы удержаться от давления на тебя?

Она встретила его взгляд:

— Как я могу сказать?

Он внезапно сел:

— Тогда я скажу тебе.

Он снова опустился на коврик.

— Легче всего начать с моего прадедушки, того, что родом из Кингс-Линна. Его отец был мелким помещиком. Вообще-то, он не принадлежал к тому типу людей, которым необходимо переехать в Америку, если не считать того обстоятельства, что он женился на женщине, которая сделала их проживание в Англии невозможным. Она работала служанкой то ли в его собственном доме, то ли на ближайшей ферме... Но не могла быть женой для сына джентльмена. Не знаю, верным ли является слух о том, что ее мать была цыганкой, но говорили, что она была красивой. Его семья больше никогда не имела о нем вестей. Одной из причин этого явилось то, что он всю жизнь оставался бедняком.

Я думаю, что воспитание, полученное дедушкой, сделало его умным и осторожным. Можно вообразить, насколько, должно быть, он не походил на свою мать. Одолжив деньги, он основал небольшую текстильную фабрику в Питсбурге. Он никогда не вел жизнь богатого человека, но мой отец получил такое образование, какое присуще сыну богача. К тому времени фабрика стала достаточно крупной, но пришло время химической промышленности. Мой отец построил самую большую текстильную лабораторию в тогдашних Штатах. Он обратился за деньгами к финансистам и чертовски сильно рисковал. Ну, вам известно хотя бы что-то насчет синтетики и нейлона. Он заполучил гигантские военные контракты и в конце концов стал богачом.