Ненависть особенно ярко загорелась в нем, когда Рамбха сблизилась с Шанатом. Шанат был героем, она – героиней. Любовь была так же необходима, как пища два раза в день, как необходимость носить сари. И Зеди делал все для сближения. Он давал им возможность бывать вместе. Уходил до окончания съемок и оставлял наедине. Вместо чая приносил им в чашках вино, так как пить вино во время съемок запрещено, а чай пить можно. Поэтому если говорилось «без молока!», значит нужно было вино. И Зеди сам приносил этот «чай без молока». Так Зеди удовлетворял свою ненависть – слепотой Рамбхи и Шаната.

Вероятно, он был убежден в том, что женщины так же невежественны, как и медведи, и удивлялся, как они могут любить такую пустую куклу, как Шанат, как быстро изменяют. Эти женщины достойны ненависти. По мере того как росла ненависть Зеди, он все более и более сближался с Рамбхой. Теперь грубость исчезла из его разговоров. Он весело смеялся, когда бывал с ней, пересказывал ей шутки из юмористического журнала «Панч», приносил читать книги.

Рамбха становилась с ним все нежнее. Раньше, когда приходил ее муж, Зеди втягивал его в разговоры и давал этим возможность Рамбхе и Шанату сходить в кино одним. Какая женщина! Зеди смеялся в душе. Уродство победило красоту. Так развивалась эта ненависть до тех пор, пока не наступил последний день работы над картиной. Зеди не пришел на просмотр. Картина закончилась. Аплодисменты, букеты цветов, сладость счастья. Послезавтра Рамбха уедет к своему мужу. Шанат страдает, как профессиональный любовник, не бреет бороду, взлохматил волосы, вздыхает перед ней. А она смеется над впечатлением, которое производит ее красота. Потом она спросила у кого-то: «А где же Зеди?» Спросила так же небрежно, как небрежно человек, говоря о каком-то важном деле, гладит свою собаку. Где Зеди, где жемчуг, где ложка, где бедный, некрасивый, разочарованный страдалец. Она пошла искать его. Зеди не было ни в проекционной, ни в съемочной, ни в звуковой комнате, ни в конторе, ни в его собственном кабинете. Наконец, она подошла к музыкальной комнате. Света там не было. Всмотревшись в высокое и темное окно, она увидела, что Зеди сидит за роялем и поет:

В его голосе не было страсти, не было призыва, не было певучести. Но была тяжесть, какой-то груз, как будто камень создал песню и сдавил грудь, как будто мрак смерти победил луч света и начинает охватывать всю вселенную, как будто скала ненависти начинает рассыпаться и превращается в пшеничные зерна любви.

Зеди пел, пел, потом уронил голову на крышку рояля и заплакал. Цветок уродства распустился. Рамбха стояла, стояла и тоже заплакала. Один день и одну ночь он был узником в этом море мук и страданий любви. В действительности же он не был узником. Он освободил себя от всего темного и мрачного, что еще вчера окружало его, для этого мира страданий и мук любви. И вся жизнь с ее болью и тоской, с ее мелочными заботами была вне этого мира. И он, свободный от всего, слушал плач своей души.

День и ночь он пел эту песню. И его уродство исчезло. Двери музыкальной комнаты были закрыты и не открывались ни на стук людей, ни на крики Рамбхи. И когда она ушла, люди выломали окно и проникли внутрь. Зеди полумертвый лежал на рояле. Он до крови ободрал себе пальцы, и на белых клавишах остались кровавые следы. Тайник своего уродства он превратил в уголок красоты, и на слепой ненависти он взрастил чудесные и нежные цветы любви.

Его глаза, щеки и борода были мокрыми от слез.

Через несколько дней Зеди получил от Рамбхи письмо:

Зеди порвал и сжег письмо, серебряный портсигар бросил в колодец и медленно пошел в музыкальную комнату.