Баоса еще издали увидел выслеживаемых нарушителей таежных законов. Их было двое — мужчина и мальчик, они шагали по тайге, как по улице, широко и шумно, задрав головы, смотрели на вершины кедров и вполголоса совещались о чем-то. Баоса мог бы обоих уложить прежде, чем они успели бы поднять свои ружья, не зря он считался самым скорострельным, самым метким: успевает по гусям выстрелить трижды — в сидячих, отрывающих лапки от воды и в воздухе.
Но Баоса не стал стрелять: перед ним были русские.
— Уходите! Это моя земля! — закричал Баоса.
Русские замерли.
— Это мое охотничье место! Уходите!
Баоса отпустил собаку, вышел из-за широкого ствола кедра, держа ружье наготове и зажимая в левой руке очередной патрон. Русские тоже подняли ружья, крикнули что-то на своем языке и с медвежьей проворностью юркнули за толстые стволы. Баоса тоже спрятался и кричал по-нанайски, чтобы они покинули его наследованное от деда и отца угодье.
Густоголосый бородач махал из-за ствола дерева шапкой, рукавицами, и Баоса усмотрел в этом хитрость — бородач манил, просил выйти из-за дерева, чтобы мальчик подстрелил его, как белку.
— Не обманешь меня! Я в тайге этой хозяин! — кричал Баоса. — Уходите отсюда, а то перестреляю, как рябчиков!
Переговоры затянулись и сколько бы ни продолжались, навряд ли они пришли бы к обоюдному согласию: переговаривающиеся стороны не понимали друг друга. И как часто бывает в подобных обстоятельствах, человек любой национальности понимает жесты скорее, чем слово.
Бородач прислонил свои ружья к дереву со стороны Баосы и, что-то крича, выглянул. Баоса тоже опустил ружье и шагнул к нему.
— Уходите отсюда, это мое место, мой отец, мой дед здесь охотились! Отоли — понимаете?
— Ну одолел так одолел, бог с тобой, только не стреляй.
Баоса ткнул в сторону густоголосого бородача, потом махнул в сторону Амура, потом он ткнул себя в грудь и широко обвел рукой вокруг.
— Что это он? Кажись, гонит нас? — взглянул старшин на младшего.
— Кажись, гонит, — кивнул мальчик.
— Как же так, друг человек? Тайга большая, она богом для всех справлена…
Баоса смотрел в черные зрачки голубых глаз бородача, пытался разобраться в его речи, по так и не разобрался.
— Уходите с моего места! — крикнул он еще решительнее. — Возьмите ружья, — ткнул он в сторону ружей. — И уходите отсюда, — он еще раз взмахнул рукой.
Русские забрали ружья и, оглядываясь, ушли вверх по ключу.
«Где-то тут недалеко остановились, — подумал Баоса. — Поняли они меня, а я их не понял. Что они говорили, чего просили?»
Через два дня Баоса опять услышал выстрелы и пошел на них вместе с маленьким Пиапоном. Бородач с сыном промышлял в верховьях ключа, где Баоса думал собрать всех белок через полмесяца. Увидев Баосу с Пиапоном, бородач прислонил ружье к дереву и отошел в сторонку. После раздумья Баоса передал свое ружье сыну, наказал, чтобы он был в любой момент готов к выстрелу, и подошел к русским.
— Уходите, это тоже мое место, — сказал он.
— Мы вниз больше не ходим, видишь, мы только туда бродим, — заговорил густоголосый. — Мы далеко от тебя: ты — там, мы — тут.
— Чего ты? Говорю, уходите! — Баоса отломил веточку и на снегу начал чертить Амур, протоки, хребты, горные речки и ключи; свое угодье он обвел кружком и, показывая на этот кружок, тыкал себя в грудь.
— Так, теперь мы вразумели тебя, мил человек, — устало проговорил бородач. — Стал быть, это твоя земля, ты, как у нас в Расее, как барин, лес имеешь? Та-ак…
Бородач сел на поваленный бурей сухостой, вытащил кисет и закурил. Баоса не спускал глаз с него, следил за медлительным движением рук, пальцев, вглядывался в затуманенные голубые глаза и пытался разобраться в этом человеке. Баоса еще в прошлую встречу понял, что нарушители таежного закона, смирные, безобидные люди. Будь он на их месте и увидев направленное на него ружье, навряд ли остался бы таким спокойным и выдержанным, как этот человек. Он и тогда заметил зашитые суровыми нитками заплаты на ватниках, неумело сшитую обувь из сыромятины, а теперь ближе рассматривал незнакомую ему одежду.
«Что за люди? Зачем они приехали на Амур? — думал Баоса. — Должна же быть где-то земля, которая породила их, почему они бросили ее? Зачем зарятся на мое угодье? Нет, я все равно вам не отдам этот ключ. Вы не знаете законов тайги, я объяснил вам, видно, поняли, а то бы не задумались так».
Густоголосый бородач поднял голову.
— Ты, видать, нас выгоняешь, а куда нам податься? Говорят, дальше море-окиян, куда податься? Всю Расею мы, друг, этими ногами померяли, вдоль всю пешком-пешочком прошли. Говорили, здеся, на Амуре-реке, приволье, земля вся свободная, ан она не вся свободна, стал быть, есть и тут хозяин…
Баоса прислушивался к голосу говорившего, улавливая грустные нотки, и хотя не понимал слов, но вдруг сердцем стал ощущать волнение бородача.
«Ты такой сильный, могучий, что я напротив тебя? Но почему твой густой голос дребезжит, как берестяная призывная труба с трещиной? Твои честные глаза чисты, но почему они такие грустные, какие-то виноватые?»
— Не знаешь? Не ведаешь? Куда уж там, ты хозяин, хозяин — барин. Твои крестьяне, аль как там ишо у вас, они, верно, не имеют своей землицы, им не сытно.
— Батя, да какой он барин, глянь, обутки с рыбьей кожи, — впервые промолвил мальчик.
— Это уж как им взглянется, у каждого барина свой норов, может, энтому такая обутка ндравится.
Баоса ушел, предупредив, что он вернется через два дня и чтобы к этому времени русских не было на его ключе. Вернулся он только на третий день, разыскал шалаш охотников; оттуда тянуло дымом.
— Эй, лоча, [26]выходи! — крикнул взъяренный Баоса. — Кончилось мое терпение, это мое место, я по закону убью вас! Из-за вас я мало пушнины добыл, чем я семью буду кормить!
— Ловкий ты, лоча! На улице боялся убить, в шалаше хочешь задушить? Нет, старый заяц сам в петлю не лезет. Где большеносый бородач?
Мальчик что-то отвечал, прижимал руки к голове, к животу, закатывал глаза и продолжал звать Баосу.
— Заболел, что ли? — предположил Баоса.
— Наверно, заболел, ама, — ответил Пиапон. — Три дня не было слышно выстрела.
Тем временем молодой русский вынес из шалаша оба ружья, отнес их подальше от шалаша и повесил на сук, тут же он воткнул два ножа, отложил топор.
— Заболел старший, — сказал Баоса. — Пойду взгляну, а ты останься, крикну — стреляй, не жалей.
Баоса вошел в шалаш, огляделся. Обыкновенный охотничий шалаш, только хуже утепленный, сделанный на скорую руку. В середине очаг, какое-то варево булькает в котле.
Густой голос задребезжал с правой стороны очага. Баоса опасливо сел возле очага, ближе к дверям. Густой голос продолжал хрипеть, и Баоса понял, что большеносый тяжело болен. Мальчик снял котел с очага, и, к своему удивлению, Баоса увидел на дне отваренную хвою.
— Что же это? Есть вам нечего, что ли?
Баоса вышел из шалаша, нашел в снегу сложенные в кучу побелевшие на морозе тушки белок и затащил в шалаш.
Потом вылил из котла воду, хвою, растопил снег и начал варить беличье мясо. Распоров беличий желудок, он насильно накормил больного содержимым желудка.
— Эх, лоча, лоча, это же готовая, вкусная, лучшая еда. Не надо шишек собирать, не надо орехи выбирать, не надо грызть их — все готовое, даже жевать не надо.
Баоса разговаривал с большеносым, как с младшим, он начисто забыл о своей угрозе, страх бесследно исчез — перед ним лежал тяжело больной, голодный человек, попавший в беду. Кто же поможет ему, если не Баоса? Кругом — ни души, один неопытный мальчик сам умрет с голоду да и большеносого отправит в буни. Здесь тайга. Баоса знает, как вылечить больного. У него есть корни — годялахи, они вылечивают от всех болезней.
В этот же день Баоса сам сходил за лекарством, а вернувшись, несказанно удивился, услышав разговор Пиапона с русским мальчиком.
— Ама, его зовут Митропан, — сообщил Пиапон, — а тот, больной, его отец, Илья зовут.
