-Да. А вот – она открыла медицинскую карту и перелистала страницы – моя история болезни. Покруче голливудского триллера. Почитаешь перед сном, как раз для любителей острых ощущений.
Яна отвернулась.
-Прекрати.
-Да ты почитай! Вот отсюда… Они люди, как считаешь, а, Яна?
-Послушай, Инга, - Яна вздохнула и приобняла ее за плечи – Единственное, чего я боюсь, это чтобы все не обернулось хуже для тебя. Как тебя Хачик предупреждал? «Сучнешь - пожалеешь, что родилась».
-Да конечно, - Инга собрала со стола документы и сложила их в сумку. Такие дешевые запугивания на меня не действуют. Мне уже теперь ничего не страшно.
-Ты же сама говорила, что они на все способны. Ты не боишься?
-Бояться будут они, эти герои засратые. Посмотрим, как попрячут свои задницы.
-Правда? Чего им бояться-то? Ты прямо как ребенок, Инга. Да Габарая отец за свои бабки может хоть весь верховный суд с потрохами купить. Не знаешь наш город, что-ли?
-Увидим… - Инга закрыла сумку и с раздражением повернулась к Марине. – Я и эту дуру заставлю заявление написать. Я из горла у нее его вытащу. Вставай!!! – крикнула она и тряхнула ее за плечи.
-Оставь ее, умоляю тебя, Инга. Будь ты человеком.
-Черта -с- два! Ее всю заштопали с ног до головы, и теперь она плевать на все хотела. Раскисла, видите ли…
-Каждый переживает по-своему. Нет у нее твоей силы воли, так что успокойся.
-Все в нашем городе стали через чур уж спокойными, - Инга печально посмотрела на янтарные блики в стакане чая – Ты сделала то, о чем я тебя просила?
-Насчет этой девочки? Да, - Яна выдвинула ящик стола и достала блокнот – Я нашла ее. Она сейчас в центральной клинической больнице в хирургическом отделении. Зарегистрирована, как Агеенко Оксана.
-Кого-нибудь из родственников видела?
-Поговорила с ее матерью. Вернее, попыталась. Она прямо убита горем. Ничего не хочет слышать ни про милицию, ни про суды. Прямо вытолкала меня оттуда. Можно ее понять…
-Хорошо, - Инга вырвала листок из блокнота и встала.
-Ты куда?
-Съезжу в ЦКБ.
-Господи, ну к чему это? Во-первых, уже поздно, а во-вторых…
-Будет весело повесить на них сразу три тяжких преступления. Тем более, за эту малолетку они крупный срок схлопочут.
Она, улыбаясь своим радужным планам встала, открыла шкаф и скинула кимоно. Ее стройное тело все еще сплошь было покрыто синяками и ссадинами. Яна отвела глаза.
-Может, пойти с тобой? Скоро стемнеет…
-Сиди лучше дома, охрана. И заставь эту кретинку съесть что-нибудь.
Вечереющее небо было изумрудно- зеленого цвета на горизонте, где тревожно громоздились черным силуэтом горы, и плавно перетекая в сочный индиго, простиралось над головой шелковым куполом.
Инга дошла до соседней улицы и на перекрестке села в пустой троллейбус второго маршрута. В салоне никого не оказалось, ни считая, кондукторши и полуживой рептилии- старика с черепашьим лицом и неожиданно молодыми лучистыми глазами небесного цвета. Он сидел прямо напротив, сложив скрюченные артритом, похожие на корневища руки.
-Добрый вечер, - прошамкал дед, как только она присела.
«Это кому как»,- подумала Инга и бескультурно промолчала. Старикан, видимо, намеривался поточить лясы, а ей меньше всего сейчас хотелось ввязываться в маразматичный разговор.
Троллейбус заскрипел и тронулся. Глаза старика, как рентгеновские лучи, просвечивали ее насквозь. Пытливые, колючие… и одновременно ласковые. Невероятные глаза. Инга поежилась, распустила волосы и перекинула их на одну сторону лица, чтобы скрыть ссадину на скуле. Дед все продолжал разглядывать ее. Внезапно он тяжело и горько вздохнул.
-Да хранит нас всех Бог. Да избавит он всех от войны. Война порождает войну и больше ничего.
«О, Господи! Сейчас покатят какие-нибудь проповеди! Только этого мне еще не хватало!» Она отвернулась и уставилась в окно.
-Сколько боли люди приносят друг другу! – продолжал он, не сводя с нее глаз. – Хотя ведь могут быть свободными. А не судить своих врагов… И прощать… Это такая мудрая вещь. И такая сложная! Очень сложная, я знаю. Нужно сначала умереть, чтобы научиться этому!
«Шизофреник», - подумала она. Нервы ее были на пределе. Только возделываемое ее народом веками и вбитое ей в голову с детства уважение к старшим мешало ей нагрубить этому ископаемому.
-А куда ты держишь путь? – проскрежетал дед.
-В больницу, - коротко бросила она, не оборачиваясь.
-В какую? В ту, что на Китайской…
-Да, - она стиснула зубы. Все это начинало ее всерьез раздражать. В отражении окна Инга вдруг увидела, как лицо деда разъехалось в протезной улыбке.
-Амазонка. Ты настоящая аланка. Столько силы в тоненьком молодом побеге! Пусть ничто тебя не сломит. Вот со мной такое было…
Инга со злостью развернулась.
-С чего вы взяли, что мне это интересно? Свободные уши, что ли? Внучке своей расскажете про свои военные подвиги.
Выражение его лица не изменилось. Светлые, слезящиеся от старости глаза продолжали буравить ее. Он словно и не слышал ее слов.
-Что это у тебя с лицом, девочка?
-Ничего особенного. Меня просто избили пятеро парней.
-Э-эх, что за времена настали, - продолжал он, даже не удивившись ее ответу. У нас в Осетии испокон веков для мужчины позором было поднять руку на женщину! А теперь…- он махнул рукой – Ничего нет у молодежи. Ценности, которыми мы жили, у вас отняли. Патриотизм, совесть, справедливость… В душах у вас пустота. И как вам жить? Жалко вас! Ведь не вы в этом виноваты. Мы прошли войну, видели и кровь и насилие, а сумели остаться чистыми. Потому что верили! А вы… Кому теперь дело до того, что мы теряем целое поколение. У всех в головах только деньги. Эх, чтоб им провалиться!
Инга подскочила с места, неспособная больше выносить этого бреда. Речи сумасшедшего старика почему-то задевали ее за живое. Инга бросилась, было, в хвост салона, но троллейбус качнулся, и ее снесло куда- то вбок. Горло как будто сдавили плоскогубцами, в груди что-то задрожало. Она прижалась пылающим лицом к холодному металлу поручня, глотая слезы. До чего же больно!
«Возьми себя в руки! Не сходи с ума, Бога ради!» - умоляла она себя. Как долго она еще сможет носить внутри весь этот ад?
Казалось, даже воздух в салоне наэлектризовался от нечеловеческой энергии его глаз. Инга знала, что он сейчас сидит к ней затылком, но его лазерно- ясный взгляд будто бы все еще мучительно истязал ее.
