И Чак уехал, оставив у Винни почти все вещи. Винни дала ему с собой книгу и собрала в дорогу еду — а что тут такого? За последние пару недель он столько раз ее угощал, а в поездах здесь кормят отвратительно. К тому же они теперь друзья, — по крайней мере, так думает Чак. Многие знакомые Винни, как ни оскорбительно, считают их еще и любовниками, вопреки — а может быть, благодаря — ее совершенно искренним уверениям, что это не так.

За все годы, что Винни приезжала в Англию, она еще ни разу не была близка с англичанином. Разумеется, до сих пор она приезжала ненадолго, самое большее на несколько недель. На этот раз она в душе надеялась на любовное приключение и, как и в прошлых поездках, представляла в мечтах английских интеллектуалов, а не американских. Не то чтобы она рассчитывала на роман с каким-нибудь знаменитым университетским преподавателем, критиком, фольклористом или писателем, но уж конечно, не за тем ехала в Лондон, чтобы развлекаться с американцем-южанином, который отбился от тургруппы, с безработным инженером-сантехником в полиэтиленовом плаще и ковбойских сапогах, не имевшим никакого понятия о Гарольде Пинтере, Генри Перселле и Уильяме Блейке, пока в пятьдесят семь лет не услышал о них от нее же самой. От несправедливых подозрений в подобной связи Винни делается неловко в обществе; страдает, как ни странно, и ее самолюбие. Если бы Чак стал ее домогаться, она бы его, понятно, отвергла… только почему он до сих пор так и не попытался? То ли предчувствует отказ (хотя вряд ли — проницательностью он не блещет), то ли Винни нравится ему как человек, но не привлекает его как женщина.

Такое положение дел начало злить и расстраивать Винни, и она вздохнула с облегчением, когда Чак покинул Лондон. Она с удовольствием представляла, как он поездом едет в Бристоль за машиной, которую взял напрокат: крупный краснолицый американец в ковбойской шляпе и кожаной куртке с бахромой, который уплетает отличные бутерброды с ветчиной, приготовленные Винни, и, к удивлению остальных пассажиров первого класса, читает «Английские народные сказки» Джейкобса. Но со временем, хоть Винни и не желает в этом признаться, ей стало не хватать Чака. Она почти с нетерпением ждет его звонков — правда, звонит он часто, рассказывает о своих поисках и благодарит Винни за то, что та пересылает ему почту. Большинство писем, судя по всему, деловые, от домашних Чака не было почти ни слова. Тем не менее голос у Чака по телефону бодрый, а изредка даже веселый.

Поскольку Чака теперь не очень-то пожалеешь, простуженная Винни, лежа в постели, гадает, а не пожалеть ли ей Фреда Тернера? Вид у него в прошлый раз был достаточно жалкий.

В последнее время Фред не появлялся ни на одной из вечеринок, куда ходила Винни. Зато перед тем как слечь, она встретила его в Британском музее, куда пошла в первый раз за много недель. Работа ее почти закончена, а читальный зал она не любит, особенно весной и летом, когда толпами приходят туристы и чокнутые, духота стоит невыносимая, а издерганные библиотекари ворчат (и их, пожалуй, можно понять).

Винни шла по мокрой после дождика мостовой перед музеем и увидела Фреда: пристроившись у стенки, под карнизом, он ел бутерброд. Сначала Винни подумалось, что холостяку, живущему на приличные отпускные, нет нужды так экономить. То ли он не желает отрываться от работы больше чем на несколько минут, решила Винни, то ли, что более вероятно, билеты в театр, цветы и дорогие обеды для Розмари Рэдли сильно подточили его банковский счет.

На красивом лице Фреда застыло тоскливое, голодное выражение, и при виде Винни он не слишком повеселел. Он усадил ее рядом с собой на дощатую скамью, но в ответ на слова Винни о чудесном деньке лишь промычал что-то, хотя картина перед ними была как на рекламе «Бритиш Эйр»: небо в пушистых облаках, деревья зеленеют юной листвой, будто усыпаны блестящими конфетти, полупрозрачная дымка над площадью пронизана радужными лучами.

— Все у меня хорошо, — заверил Фред, когда Винни поинтересовалась его делами, но по его голосу чувствовалось, что все как раз наоборот. — Вы, наверное, уже знаете? Мы с Розмари расстались.

— Да, я слышала. — Винни не стала уточнять, что эта новость известна всем ее лондонским друзьям, не говоря уж о журнале «Прайвит Ай». — Понимаю, она расстроилась оттого, что вам так скоро уезжать.

— В том-то и дело. Но ей кажется… она так себя ведет… можно подумать, я ее предал. — Фред сердито мял бумажную обертку от бутерброда. — Думает, мне стоило только захотеть и я без труда остался бы. Но ведь это, черт побери, не так! Уж вы-то знаете!

Винни безоговорочно согласилась. Своим отказом преподавать на летних курсах Фред подвел бы и разозлил очень многих в Коринфе. Винни стала перечислять этих людей по именам и должностям.

— Ни к чему, — перебил ее Фред. — Я ей все это уже объяснял. Розмари замечательная женщина, но она просто-напросто не слушает. Если ей не нравится то, что ты говоришь, — она, извините, не слушает, хоть ты тресни.

— Понимаю.

— Господи, да я бы остался, если б только мог. Я ее люблю, и Лондон тоже люблю, — воскликнул Фред, роняя крошки бутерброда с арахисовым маслом. — Даже не знаю, что тут еще сказать.

— Понимаю, — повторила Винни, разделявшая его любовь к Лондону. — Уезжать всегда тяжело. По себе знаю.

— Боже, что она вбила себе в голову? У нас на этот месяц было столько планов, мы взяли билеты на фестиваль в Глиндбурне… Я никогда не говорил, что останусь в Англии навсегда и все такое прочее. Не лгал ей. Я ей давным-давно сказал, что в июне должен уехать, — видит бог, сказал. — Фред тряхнул головой, пригладил темные волнистые волосы — жест получился и озадаченный, и в то же время уверенный. Винни впервые заметила в нем ту же черту, что и у Розмари Рэдли: как и многие очень красивые люди, они убеждены, что могут распоряжаться всем, чем угодно, в своей жизни. У обоих это еще сильнее бросается в глаза потому, что сами они об этом не задумываются, а Фред, возможно, вовсе не сознает.

— Может быть, у нее это пройдет.

— Может быть, — ответил Фред безжизненным голосом, хмуро глядя на голубей, слетевшихся на крошки. — Сейчас она ни видеть меня не хочет, ни по телефону говорить со мной — ничего. Ладно уж. — Фред бросил на мостовую корочку из обертки; жирные грязно-белые голуби, расталкивая друг друга, набросились на угощение. — Скорей бы уж прошло… я через три недели уезжаю.

— Очень надеюсь, что так и будет, — поддержала Винни, хотя на самом деле отношения этих двоих ее не трогали.

— Я тоже. — По красивому лицу Фреда будто пробежала черная туча. — Послушайте, Винни, вы очень хорошо знаете Розмари…

— Я бы так не сказала.

— Все равно. Вы с ней часто видитесь. Мне пришло в голову… Вы не могли бы с ней поговорить?

— Не думаю, что…

— Объяснили бы насчет летних курсов — что я не могу просто взять и отказаться от них. — Фред раскрошил недоеденный бутерброд, вызвав нашествие голубей. Десятки птиц слетелись со всех сторон, хлопая крыльями.

— Честно говоря, не думаю, что у меня получится. — Носком туфли Винни оттолкнула в сторону самого наглого сизого голубя, чтобы тот не порвал ей чулки.

— Вас бы она выслушала, ей-богу. А ну кыш отсюда! Нет больше ничего! — Фред поднялся, взял в руки туго набитый портфель. — Винни, прошу вас.

Винни тоже поднялась, отступила на несколько шагов от стаи голубей. Взглянула на Фреда Тернера: вот он стоит у порога Британского музея, среди птиц, не уступающих ему в настырности, и ждет от нее ответа. Высокий, сильный, сейчас он пошатывается от тяжести портфеля и тяжести на душе. В этот миг Винни поняла, что Фред стал одним из тех людей (в большинстве ее бывших студентов), которые принимают как должное, когда она пишет им рекомендательные письма, представляет их зарубежным коллегам, читает их книги и статьи, болеет за их профессиональные успехи и личное счастье. Обычно выполнение одной из таких просьб не освобождает от обязательств, скорее налагает новые, как езда на автомобиле подзаряжает аккумулятор. В ученом мире отношения покровителя и подопечного — замкнутая электрическая цепь, только не подверженная законам физики. Искры иногда сыплются до самой смерти.