— Шести будет достаточно, — добавил Джимми. — Потому что никто из нас не станет есть этот пирог. И мистер Бутби сможет целиком его себе оставить.

— Я, безусловно, угощусь, — сказал Пол. — Да и вы тоже. Неужели вы и вправду полагаете, что, когда вам подадут лакомый кусочек пирога, наполненного сочным ароматным аппетитным мясом, вы вспомните о нежном пении вот этих птичек, столь грубо прерванном смертоносным ударом судьбы?

— Да, — сказала Мэрироуз.

— Да, — сказала я.

— А ты, Вилли? — спросил Пол, делая из этого предмет дискуссии.

— Возможно, нет, — ответил Вилли, не отрывая глаз от книги.

— Женщины существа нежные, — сказал Пол. — Они станут, коротая время в обществе прекрасного ростбифа миссис Бутби и строя нежные и милые гримаски отвращения, следить за тем, как мы едим голубей, любя нас даже еще больше за нашу беспощадную жестокость.

— Как женщины из племени машона и матабили, — вставил Джимми.

— Временами мне нравится предаваться размышлениям о тех далеких днях, — сказал Пол, устраиваясь поудобнее, держа ружье наизготове и наблюдая за деревьями. — Так все просто. Простые люди друг друга убивают по уважительным причинам: земля, женщины, еда. Не то что мы. Совсем не то что мы. А что до нас — вы знаете, что дальше будет? Я вам скажу. В результате трудов доблестных товарищей, таких как Вилли, вечно готовых посвятить себя другим, или таких, как я, кто озабочен только собственным прибытком, я предрекаю — через пятьдесят лет все эти дивные пустынные пространства, открывающиеся перед нашим взором и заполненные только бабочками и кузнечиками, покроются стоящими попарно, с одной общей стеной, домами, заполненными хорошо одетыми чернокожими рабочими.

— И в чем проблема? — осведомился Вилли.

— Это прогресс, — ответил ему Пол.

— Да, это прогресс, — сказал Вилли.

— А почему дома должны стоять попарно, с одной общей стеной? — осведомился Джимми, очень серьезно. Случались такие моменты, когда он очень серьезно относился к социалистическому будущему. — При социалистическом правительстве у всех будут отдельные дома со своим садом или же просторные квартиры.

— Дорогой мой Джимми! — сказал Пол. — Какая жалость, что тебя так гложет экономика. Будь то социализм или же капитализм — в любом случае вся эта прекрасная земля, пригодная для разработки, и будет разработана до уровня, возможного для сильно недоразвитых держав, — ты слушаешь, товарищ Вилли?

— Я слушаю.

— И поскольку правительство, неважно — социалистическое или капиталистическое — столкнется с необходимостью вселить в дома огромное количество бездомных, и сделать это быстро, оно выберет из всех возможных самый дешевый тип жилья, ведь лучшее является врагом хорошего, и этот прекрасный пейзаж преобразится следующим образом: один из множества построенных в стране заводов, дымящий в голубые небеса, и множество дешевых идентичных домиков. Я прав, товарищ Вилли?

— Да, ты прав.

— И что тогда?

— Не в этом дело.

— А для меня все дело в этом. Вот почему я размышляю о безыскусной дикости племен машона и матабили. Дикость иного рода так ужасна, что мне вообще не хочется рассматривать ее. Это — реальность времени, в котором мы живем, неважно при капитализме или же социализме, — ну, товарищ Вилли?

Вилли поколебался, а потом сказал:

— Безусловно, внешне будут наблюдаться некоторые сходные черты, однако…

Его речь была прервана припадком хохота, случившегося у меня и Пола, чуть позже к нам присоединился Джимми.

Мэрироуз пояснила Вилли:

— Они смеются не над тем, что ты говоришь, а потому, что ты всегда говоришь то, чего они от тебя и ждут.

— Я отдаю себе в этом отчет, — сказал Вилли.

— Нет, Мэрироуз, — возразил Пол, — ты не права. Я смеюсь и над тем, что именно он говорит. Потому что я очень сильно опасаюсь, что это все неправда. Избави Бог меня от лишней категоричности, но я боюсь, что… — что касается меня, время от времени я буду вылетать из Англии, чтобы проверить свои заморские вложения, и однажды случай приведет меня в эти края, и, пролетая над этой самой местностью, я буду смотреть вниз и видеть дымящиеся заводские трубы и жилищные массивы, и я вспомню об этих мирных, приятных, идиллических деньках, и…

Голубь приземлился на одно из деревьев напротив нас. Потом еще один, и еще один. Пол выстрелил. Птица упала. Он выстрелил, упала вторая. Третья вырвалась из гущи листьев прямо в небо, так, как будто ею выстрелили из катапульты. Джимми встал, пошел туда, принес две окровавленные тушки, отбросил их к другим, сказал:

— Их семь. Ради всего святого, ну разве недостаточно?

— Достаточно, — ответил ему Пол, откладывая в сторону ружье. — А теперь давайте быстренько направим наши стопы в паб. Мы как раз успеем смыть с себя кровь, и паб сразу откроется.

— Смотрите, — сказал Джимми. Жучок, небольшой, однако же превосходящий по размеру самого крупного муравьиного льва раза в два, приближался к нам, пробираясь среди вздымающихся вокруг него стеблей травы.

— Не подходит, — сказал Пол, — это для него не естественная жертва.

— Может, и нет, — сказал Джимми.

Он подтолкнул жучка в самую большую ямку. Все пришло в судорожное движение. Глянцевые коричневые челюсти защелкнулись на тельце жучка, жучок резко подпрыгнул, наполовину выдернув муравьиного льва из его ямки. Края ямки обрушились, хлынув вниз волнами мелкого белого песка, и в радиусе пары дюймов вокруг места удушливой беззвучной битвы песок задвигался, начал вздыматься и опадать, пошел водоворотами.

— Если бы имели уши могущие слышать, — сказал Пол, — весь воздух бы наполнился криками и воплями, хрипами и стонами. Но с тем, что мы имеем, нам кажется, что над омытым солнцем вельдом царит блаженное и мирное безмолвие.

Хлопанье крыльев. На ветку опустилась птица.

— Нет, не надо, — сказала с болью Мэрироуз, открыв глаза и приподнявшись на локте.

Но было слишком поздно. Пол выстрелил, птица упала. И не успела она удариться о землю, как тут же прилетела другая птица и легко присела на тоненькую веточку в самом конце сука, присела и изящно закачалась. Пол выстрелил, птица упала; закричав и затрепетав беспомощными крыльями. Пол вскочил, промчался по траве и схватил двух птиц — убитую и раненую. Мы видели, как он, плотно сжав губы, быстро и решительно взглянул на раненую птицу, бьющуюся в его руках, и как он тут же свернул ей шею.

Он вернулся, швырнул на землю два новых трупа и сказал:

— Девять. И это все.

Он был бледен, выглядел неважно, и все же, невзирая ни на что, он умудрился улыбнуться Джимми триумфально и как бы удивляясь самому себе.

— Пойдемте, — сказал Вилли, закрывая книгу.

— Подождите, — сказал Джимми. Песок больше не двигался. Он начал в нем копаться тонкой соломинкой и извлек сначала тельце жучка, а следом и муравьиного льва. Теперь мы разглядели, что челюсти муравьиного льва навеки остались в тельце жучка. А труп самого муравьеда был обезглавлен.

— Мораль же такова, — заметил Пол, — что в поединок должны вступать только естественные враги.

— А кому решать, кто враг естественный, а кто нет?

— Не тебе, — ответил Пол. — Смотри, как ты нарушил равновесие в природе. Одним муравьиным львом стало меньше. И может, сотни муравьев, которые ушли б к нему в утробу, теперь останутся в живых. Еще есть мертвый жук, замученный без всякой пользы.

Джимми обошел блестящую речку песка, испещренную ямками, ступая осторожно, так чтобы не потревожить оставшихся в живых и лежащих в засаде на дне своих песчаных ловушек насекомых. Он натянул рубаху на свое потное покрасневшее тело. Мэрироуз встала так, как она умела это делать: покорно, терпеливо, словно исстрадавшись и словно своей воли у нее не было. Мы все стояли на самой кромке пятна тени, нам не хотелось окунаться в полдень, раскаленный добела, нас слегка качало, головы кружились, оттого что бабочки, те, что еще остались, бесконечно и монотонно танцевали, словно потеряв разум от жары. И пока мы там стояли, деревья, в тени которых мы до этого лежали, вдруг заголосили, возвращаясь к жизни. Обитательницы рощицы — цикады, терпеливо хранившие молчание те два часа, что мы там провели и выжидавшие, когда же мы наконец уйдем, взорвались стрекотанием, пронзительным и резким: сначала застрекотала одна, потом другая, потом многие другие. А в соседнюю, точно такую же рощицу прибыли два новых голубя, которых мы заметили не сразу, теперь они сидели там и ворковали. Пол их задумчиво рассматривал, покачивая ружьем.