В ночь накануне праздника Жюлиа не спалось. Ей это было даже кстати: круги под глазами были в моде и вполне соответствовали ее восхитительно удручающему положению.

Несмотря на приоткрытое окно, в комнате было душно. Жюлиа откинула одеяло. Уже два месяца она не надевала ночной рубашки. Она возбуждалась, чувствуя себя обнаженной в этой целомудренной девичьей постели. И в полудреме, не понимая, что делает, она не раз касалась золотистых завитков ниже живота, ее палец попадал во влажную борозду, края которой набухали и увлажнялись, и из этой лампы Аладдина возникал, подобный облаку, образ Шарля.

На рассвете Жюлиа, все еще витавшая в сумерках полусна, услышала в соседней комнате, комнате Клер, долгий стон. Как ей показалось, это был призыв о помощи, полный безысходного страдания и тоски. Жюлиа села и прислушалась. Быть может, это ей приснилось? Нет! Жалобный, протяжный стон раздался снова, его было отчетливо слышно в тишине уснувшего дома.

Клер было плохо! Клер звала на помощь! Жюлиа быстро накинула ночную рубашку. Она злилась на себя! Она никогда не простит себе, что видела во сне Шарля, в то время как бедняжка Клер, быть может, уже…

Мучимая стыдом и раскаянием, Жюлиа выбежала в коридор и ворвалась в комнату Клер.

Шарль! Спина Шарля! Его ягодицы! А ниже… да, это была голова! Голова, волосы, рот Клер!

Но где же голова Шарля? Там? Между ногами Клер? И все это шевелилось, неуклюже ворочалось, словно бы нехотя разделяясь надвое!

О! Мерзкое, нелепое зрелище! Жюлиа застыла на пороге. Теперь она видела две головы, голову Шарля и голову Клер, которые как будто пытались отыскать свои тела. Гадкая мешанина! Постыдная путаница!

И ни единого слова! Ни единого вздоха! Перед Жюлиа были две причудливые статуи, которые таращились на нее невидящими глазами!

Жюлиа отпрыгнула назад и хлопнула дверью. А потом, закрыв лицо руками, задыхаясь от изумления, отвращения, разочарования, убежала к себе в комнату и заперлась там.

Эдуар заканчивал одеваться, Аньес считала перед зеркалом морщины. Надевая носки, Эдуар говорил о неотвратимости войны. Это было неизбежно, более того, это было необходимо: пора было раз и навсегда покончить с герром Гитлером! А молодежь понятия не имеет о войне! Вы только представьте, дорогая! Вчера наш маленький Шарль уверял меня, что исход предстоящей войны будут решать танки и авиация. Эту теорию придумал какой-то там полковник, не то Годоль не то Гедуй. Слышите, дорогая? Авиация! Танки! Как будто на высоте три тысячи метров можно воевать! Это же несерьезно! Они только все испортят своими дурацкими машинами! В августе четырнадцатого я понял: война — это кавалерия! Заряжай! Сабли наголо! Черт побери, надо было видеть нас!

Аньес слушала, похлопывая себя по щекам.

В комнате Жюльена Пуна намазывала ему лицо жирным кремом телесного цвета. Жюльен жаловался, что крем стягивает кожу и пахнет прогорклым маслом.

— Ты не слишком много намазываешь? Может, надо меньше?

— Столько, сколько надо, — с видом знатока решительно заявила Пуна.

— И тогда не будет видно прыщей?

— Конечно нет! Мама мажется этим кремом, чтобы скрыть морщины, а морщины гораздо заметнее прыщей!

Затем она достала позаимствованную у матери пудреницу, и вокруг лица Жюльена образовалось розовое облако.

Жюлиа все утро не выходила из комнаты. Приходила тетя Адель, стучалась к ней, но она не открыла. Она только крикнула из-за двери, что отдыхает перед началом праздника, чтобы не выглядеть усталой, и спустится не раньше вечера. Тетя Адель улыбнулась, сраженная такими сильными доводами.

Было четыре часа пополудни. На лужайке расставили столы с печеньем, пирожными и соками. Человек десять гостей, друзей Жюлиа, болтали и смеялись. Они было забеспокоились, что Жюлиа задерживается, но тетя Адель объяснила, что Жюлиа наводит красоту и это должно занять какое-то время, поскольку она вечно недовольна собой. «И это неправильно, потому что она всегда самая красивая», — заявил неотразимый хлыщ в темносинем альпаковом костюме. «Мы никогда не бываем достаточно красивы для вас, господа!» — ответила ему долговязая остроносая соплячка. Все благопристойно расхохотались.

Чуть поодаль двое детей забавлялись, изо всех сил колотя ракетками по шарикам для пинг-понга, стараясь расплющить их о стол. К счастью, Шарль ничего не заметил. С ним была Клер. Оба держались особенно чопорно. И со страхом ожидали встречи с Жюлиа.

У буфета стояла Анжель в черном платье Матильды и крошечном белом фартучке. Впервые ей приходилось прислуживать на приеме. Она очень боялась сделать что-нибудь не так. Она даже не осмеливалась почесать нос, который чесался у нее уже довольно давно.

Жюльен ожидал появления Жюлиа, как и все, но гораздо нетерпеливее: лицо его казалось немного застывшим под толстым слоем грима. В руке он держал небольшой пакетик. Тетя Адель подошла к нему.

— Жюльен, милый! Иди, скажи кузине, что мы все ее ждем!

— Вечно она опаздывает! — вмешалась Пуна, с некоторым беспокойством следившая издали за тем, держится ли грим на щеках Жюльена.

Жюльен побежал к дому, а маленькая девочка неодобрительно посмотрела ему вслед.

Он постучал в дверь Жюлиа несколько раз подряд. Никто не ответил; тогда Жюльен осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

Жюлиа лежала на кровати, свернувшись калачиком, спрятав голову под подушку. Она была в ночной рубашке и не шевелилась. Жюльен подошел к ней.

— Жюлиа! Что случилось?

Девушка еще глубже зарылась головой в подушку, ее плечи содрогнулись от рыданий.

— Не надо плакать в день рождения! — сказал испуганный Жюльен.

Жюлиа не отвечала. Она прижималась лицом к подушке, стараясь заглушить рыдания. Жюльену кое-что пришло в голову: он положил свой пакетик у руки кузины и тихонько подтолкнул к ней — раз, другой, третий, с настойчивостью, снова и снова. Жюлиа раздраженно отдернула руку.

— Что это такое? Что тебе от меня надо, в конце концов?

— Это тебе. Это мой подарок.

Жюлиа высунула голову из-под подушки. Она глядела на Жюльена, силясь улыбнуться. Она не пыталась скрыть от него слез. И эта искренность показала Жюльену, что кузина расположена к нему, что между ними, пусть и недавно, секунду назад, возникла близость. И хотя ему больно было видеть, как плачет Жюлиа, в глубине души он был безмерно счастлив.

— Как это мило с твоей стороны! Как это мило!

— Знаешь, там все тебя ждут!

— А мне все равно! — мрачно сказала Жюлиа.

Жюльен не ответил, он встал и взял разложенное на стуле новое платье кузины. И снова подошел к кровати, бережно неся платье, держа его почти на вытянутых руках, словно робея от воздушности легкой шелковистой ткани, которой предстоит ласкать девичью кожу.

— До чего же красивое платье! У тебя еще такого не было.

Жюлиа опять зарылась головой в подушку. Жюльен так и стоит у кровати, молча и неподвижно. И вдруг он подносит платье к губам и, закрыв глаза, запечатлевает на нежном, прохладном шелке неистовый, горестный поцелуй.

Затем садится на кровать рядом с Жюлиа, которая больше не смотрит на него. Он сжимает в руках платье. Он в отчаянии. Все горе Жюлиа передалось теперь ему, — возможно, через этот поцелуй. Ему даже не хочется знать, отчего плачет кузина. Печаль — естественное состояние этого мира, разве не так?

Но Жюлиа вдруг поднимает голову. Она встает. И просит дать ей платье. Да нет же, она не плакала! Просто она немножко устала, вот и все! Который час? Боже мой, как я опаздываю! Она смеется, она спешно приводит себя в порядок, ищет гребенку.