Это происходило и в школе, и вне школы, и до уроков, и после. Феликс только плечами пожимал. Говорил мне, не волнуйся, мама, не плачь. Я сам виноват, наверняка, сам. Не плачь. А мне хотелось, чтобы его отец был жив, был здесь, с нами. Ведь отец для этого и нужен, правильно? Чтобы защищать семью. Я пыталась, но у меня ничего не получалось, ничего, ничего. Я могла бы ходить с ним в школу, из школы, но это кончилось бы тем, что спасаться бегством пришлось бы нам обоим. Могла попробовать поговорить с родителями, но тогда Феликс увидел бы, как на его мать орут, как ее оплевывают, как над ней смеются, и понял бы то, что понимать ему было, как я считала, рано — понял бы, что о нас думают люди, что они думают о месте, в котором мы родились, чего мы, по их мнению, стоим. Я разговаривала в школе с учителями, с директором, они кивали, принимали участливый вид и уверяли меня, что мальчики всегда дерутся, так уж принято в этой стране, миссис Эйби. В этой стране. Как будто она — их страна, а не моя, не страна моего сына. Так принято. Вроде как постановлено, решено и никогда не изменится. Я эти слова слышала и прежде, инспектор. В тех местах, откуда я родом, такие слова — что-то вроде лекарства, они позволяют быстрее справляться с болью. Но не здесь же. Не в Величайшем из городов мира.

Так что я ничего не жду. Научилась ничего не ждать. Вы кажетесь приятным человеком. Добрым. Но знаете, чем это, по-моему, закончится? Да оно уже и закончилось. Не для меня, для меня оно не закончится никогда, но для всех остальных закончилось, едва начавшись. Феликс жил, а теперь он мертв и все уже забывают его имя. Вот скажите: вы будете помнить его имя? Хотя бы год. Месяц. Неделю. Будете?

Ладонь погладила ее по щеке, и она вздрогнула.

— Лулу.

Она отвернулась.

— Лулу. Проснись.

Теперь ладонь легла на плечо, попыталась оторвать ее от подушки.

— Лулу. Мне нужно идти.

На этот раз сознание Люсии отметило имя, которым он ее называл. Она приподняла голову, чуть-чуть.

— Не называй меня так.

Она попыталась открыть глаза, но веки не слушались ее. Подушка притягивала к себе, одеяло удерживало на месте.

Шаги, звяканье ключей. Приглушенный шум текущей воды, снова шаги, совсем рядом. Она повернулась на спину, заставила глаза открыться. Выпростала из-под одеяла руки, потерла кончиками пальцев переносицу.

— Ты храпишь, Лулу. По-прежнему храпишь.

— Я не храплю, — сказала Люсия и села, оставив под одеялом только ноги. — И не называй меня так.

Дэвид надел пиджак, вытянул из его рукавов манжеты рубашки.

— Не называть как? — он заозирался. — Куда подевался мой телефон? Ты моего телефона не видела?

— Как называешь. Не называй.

— Лулу? Я всегда называл тебя Лулу.

— Знаю. Но теперь меня называет так еще кое-кто. Наверное, от тебя когда-то услышал.

— Кто именно? Что услышал? Да где же, черт его побери, телефон?

Телефон Люсии, «Нокиа», лежал на кофейном столике. Она потянулась к нему, набрала номер, который все еще помнила наизусть.

— Один тип, о котором мне не хочется вспоминать, — сказала она и подняла телефон к уху. Послышался длинный гудок, а следом, через полсекунды, глухие звуки песни в стиле «соул», которую Дэвид выбрал в сигналы вызова. Звуки исходили из кармана его пиджака.

— Эта песня, — сказала Люсия. — Это наша песня.

— Ты всегда говорила, что у нас нет песни. Что иметь общую песню — безвкусица.

— Знаю. Так и есть. И все-таки.

Дэвид ушел на кухню. Люсия услышала, как он открывает холодильник, достает какую-то бутылку, пьет из нее. Он вернулся в гостиную.

— Мне пора, — сказал он, но все же остановился прямо за кофейным столиком. Взглянул на выходную дверь, потом повернулся к Люсии.

— Итак, — сказал он. — Что мы выбираем?

— То есть?

— Ну, я поцелую тебя на прощание или еще что?

Люсия сбросил с кушетки ноги, выпрямилась.

— Что? — переспросила она. — Нет, конечно. С какой стати?

Дэвид провел ладонью по своей голове, от макушки ко лбу. Волосы у него были все той же длины, но теперь казались поредевшими, стрижка не столько говорила о моде, сколько бормотала что-то, отрицавшее ход времени. И хорошо, подумала Люсия. Это придает ему более уязвимый вид. Делает не столь похожим на самца.

— Не знаю, — сказал Дэвид. — Ты же спала здесь. Обычно, я целую на прощание женщин, которые здесь спят. Когда ухожу сам или они уходят. Чаще, когда они.

— Я не спала здесь. Я спала на твоей софе. И что это еще за женщины, которые здесь спят? Кто здесь спит? Какие женщины?

Дэвид усмехнулся:

— В чем дело, Лулу? Ты ревнуешь?

Люсия рассмеялась. И этот смех показался ей самой каким-то неубедительным.

— И ты, и я, мы оба знаем, что единственные женщины, какие когда-либо проводили ночь в этой квартире, это я, Барбарелла, — она ткнула пальцем в плакат на стене, — и твоя мать. Ах да, и Вероника. Как же это я про Веронику-то забыла?

— Виктория, — сказал Дэвид. — Виктория, а не Вероника.

— Виктория, Вероника, Верукка. Кстати, что с ней теперь?

Дэвид переступил с ноги на ногу, снова погладил себя по голове.

— Она ушла. Ее у нас увели.

— Конокрады?

— Другая фирма. Увела другая фирма.

— Ну, — произнесла Люсия, — может, оно и к лучшему. Все равно это был не твой тип. Слишком шерстистая.

— Она не была шерстистой.

— Я видела ее голой, Дэвид. Была. Шерстистой — в лучшем случае, пушистой.

Дэвид покачал головой. Шагнул было к двери, но остановился.

— Ты-то как? Встречаешься с кем-нибудь? Филип сказал мне, что у тебя никого нет.

— Он ошибается, — сказала Люсия. — Я встречаюсь с одним человеком.

— Ни с кем ты не встречаешься.

— Встречаюсь. Его зовут…

— Его зовут?

— Его зовут Гарри. Мы вместе работаем. На работе и познакомились.

— Гарри? — переспросил Дэвид.

— Гарри, — подтвердила Люсия.

Дэвид кивнул. Снова улыбнулся.

— Ну правильно, — сказал он.

— Что? — спросила Люсия.

— Ничего.

— Что? Ничего что?

— Ничего ничего. Просто, ну… Если ты действительно встречаешься с этим самым Гарри, так что же ты делаешь здесь? На моей софе? Одетая в мою футболку и мало во что еще?

Его взгляд скользнул по талии Люсии и спустился ниже. Люсия, опустив глаза, обнаружила, что ее ноги, ее бедра больше уже не укрыты одеялом. И набросила его поверх ног.

— Тебе же идти пора, Дэвид.

— А? О черт. Чертчертчерт. — Дэвид развернулся и выскочил из комнаты. Люсия услышала, как он снимает туфли с обувной стойки в прихожей. Впрочем, миг спустя, он снова появился в двери. И ни следа улыбки на его лице уже не было.

— Господи-Боже, Люсия. Ты случаем не… Ну, то есть, не…

На этот раз Люсия рассмеялась искренне.

— Сколько времени-то прошло, а, Дэвид? Шесть месяцев? Семь? Не думаю, что даже твоя футболка позволила бы мне скрывать это до самого утра.

Дэвид закрыл глаза. Вздохнул. Открыл снова.

— Слава богу, — сказал он. — Прости, но… Слава богу.

Люсия постучала себя пальцем по запястью.

— Верно, — сказал Дэвид и снова исчез. А после крикнул ей из прихожей: — Так в чем же дело, Лулу? Ты приходишь в мою квартиру посреди ночи…

— Была половина десятого, Дэвид.

— …посреди ночи, после шести месяцев, в которые и разговаривать со мной практически не желала. Съедаешь три кусочка омлета, который я для тебя приготовил и заваливаешься спать на мою кушетку. Если ты не беременна, почему пришла сюда? — Он снова появился в проеме двери. — Тебе нужны деньги? Так что ли?

— Нет! Господи, нет.

— Я к тому, что мне это труда не составит. Я же знаю, тебе туго приходится: квартира, никто не помогает. Я так понимаю, платят тебе не очень много.

— С квартирой все в порядке, — сказала Люсия. — С деньгами тоже.

И тут же сообразила, что это «в порядке» может теперь продержаться не долго.

— Просто я подумала… не знаю. Что мы могли бы позавтракать вместе или еще что.