— А ты поел?
За этим вопросом последовала пауза. Рума поняла, что Адам, должно быть, смотрит телевизор.
— Что? — сказал он наконец. — Ах да, я сейчас еду на встречу с клиентом, там и поужинаю. А как наш Акаш?
— Акаш здесь, у меня под боком. — Она приложила трубку к уху сына. — Скажи папочке «привет»!
— Привет, — пробормотал Акаш без энтузиазма.
Затем последовало молчание. Из трубки доносился бодрый голос Адама. Рума слышала, как он говорил: «Ну, что у тебя происходит, старичок? Весело тебе с даду?» — но Акаш не желал разговаривать с отцом, сидел молча, глядя на открытую страницу книги, так что ей пришлось забрать трубку назад.
— Да он устал, — сказала она. — Того и гляди заснет.
— Господи, как я ему завидую, — пробормотал Адам. — Я бы и сам не прочь…
Рума знала, что муж с утра носился по встречам и что даже вечером ему не удастся расслабиться из-за ужина с очередным клиентом. Однако сочувствия к нему она почему-то не испытала.
— Не представляю себе жизни под одной крышей с отцом, — сказала она нарочито жестким тоном.
— Ну, так мы и не будем жить с ним под одной крышей.
— Но ведь он здесь, так?
— Ты думаешь, этим он тебе на что-то намекает?
— Да.
— Так спроси его об этом прямо!
— А вдруг он согласится?
— Если согласится, так переедет к нам.
— Ты думаешь, мне следует его спросить?
Она услышала, как Адам нетерпеливо выпустил воздух из легких.
— Мы это обсуждали миллион раз, детка. Он твойотец, Рум, понимаешь? Значит, тебе и решать.
Рума перевернула страницу книги Акаша и промолчала.
— Ладно, мне пора идти, — произнес Адам после секундного молчания. — Я скучаю без вас, ребятки.
— Мы тоже скучаем без тебя, — пробормотала Рума неискренне.
Она нажала на кнопку отбоя и резко положила трубку на тумбочку рядом с фотографией, на которой они с Адамом в день свадьбы разрезают многоярусный белый торт. Она не могла объяснить этого, но после смерти матери что-то в ее семейной жизни неуловимо изменилось. В первый раз за всю историю их отношений она почувствовала, что между ней и мужем вырастает стена, а ведь они были практически неразлучны с тех самых пор, как впервые встретились, и произошло это, когда она заканчивала юридический факультет, а он получал степень МВА. Что же случилось?
Может быть, она ревновала к тому, что его отец и мать были еще живы, в то время как она уже пережила смерть самого близкого ей человека? Она знала, что не права, но мысль о том, что в жизни родителей Адама со смертью мамы ничего не изменилось, была ей оскорбительна. Впервые она почувствовала, что они — разные люди и что у каждого — свой собственный жизненный путь. Конечно, она и сейчас переживала по поводу его отъездов, но ей все чаще казалось, что сидеть дома в одиночестве даже приятнее, чем видеть Адама, вечно нависающего над ней с озабоченным видом. Рума начала уставать даже оттого, что ей приходилось все время улыбаться мужу, как будто доказывая ему, что она все еще счастлива.
Десять лет назад ее мать готова была лечь на рельсы, лишь бы дочь не вышла замуж за американца. Сколько раз она твердила Руме, что Адам бросит ее, что в конце концов он все равно предпочтет ей американку. Мрачные предсказания матери не сбылись, но Рума частенько мысленно возвращалась к их разговорам, удивляясь собственному мужеству: ей пришлось продемонстрировать силу характера, которой она в себе и не подозревала, чтобы противостоять открытому гневу матери и молчаливому неодобрению отца, которое она воспринимала еще более болезненно. «Да ты просто стыдишься, что ты индуска! — в запале кричала ей мать. — Хочешь смыть свои пятна, да? В этом все дело!» Конечно, Рума знала, что отчасти сама виновата: она до последнего дня держала их отношения с Адамом в секрете от родителей. У нее и до Адама были романы с мужчинами-американцами, само собой разумеется, родители о них даже не подозревали. Поэтому мать впала в такую истерику, когда Рума объявила о своей помолвке — эта новость ее как обухом по голове ударила. С течением времени мама переменила свое мнение об Адаме, успела даже полюбить его, как родного сына, особенно после предательства Роми, который переплюнул выходку сестры и вообще сбежал за тридевять земель. Позже мама с таким же рвением защищала Адама, как когда-то боролась против него, и бывало, по часу болтала с ним по телефону, если Румы не было дома, посылала ему время от времени мейлы, даже играла с ним в «Эрудит» по интернету. Когда родители приезжали в гости, мать непременно брала с собой охлаждающий термос, набитый приготовленными ею, истекающими сиропом мишти,этими покрытыми глазурью сладкими шариками, наполненными легким кремом, которые Адам обожал.
А после рождения ребенка отношения Румы с матерью стали просто идеальными, статус бабушки трансформировал ее, принес радость и успокоение, подарил позитивную энергию, которой раньше Рума у нее не замечала. Казалось, мать простила ей, наконец, все ошибки ее молодости, все прошлые ожидания, которые дочь не оправдала. Теперь Рума сама часами болтала с матерью по телефону, ждала возможности рассказать ей о том, как прошел ее день, похвастаться успехами Акаша. А мама помолодела, подтянулась, стала делать зарядку и бегать по утрам, надевая для этого старый тренировочный костюм Роми. Ей нужно держаться в форме, говорила она, ведь она хочет поплясать у внука на свадьбе. Иногда Рума чувствовала, что после смерти мама стала ей еще ближе, ее образ постепенно идеализировался, поднимаясь все выше. Но конечно, она понимала и то, что образ этот был иллюзией, обманом, миражом и что расстояние между ней и матерью, по крайней мере до ее собственной смерти, было бесконечно далеким.
Помыв посуду, он вытер ее полотенцем, а потом протер щеткой металлическую мойку и хорошенько ополоснул водой. Он аккуратно завернул недоеденные блюда в фольгу и отправил в холодильник. Он затянул шнур на мешке для мусора, вынес его наружу и сложил в большой черный пластмассовый ящик, стоящий в начале гравиевой дорожки, ведущей к дому, потом проверил, все ли двери заперты. Потом еще немного посидел на кухне, решив починить кастрюлю, у которой отваливалась ручка. Для этой работы ему нужна была отвертка, но он не нашел ее и в конце концов смог прикрутить ручку, используя острие кухонного ножа. Закончив свои занятия, он заглянул в комнату Акаша: мать и сын, обнявшись, крепко спали. Несколько секунд он постоял на пороге, вглядываясь в лицо дочери, — она стала настолько похожа на его покойницу-жену, что весь день он не мог взглянуть на нее без дрожи. А когда она вышла встречать его, держа за руку Акаша, у него аж дыхание перехватило. Ее лицо постарело, и черты его стали отчетливее, волосы начали седеть на висках, как у жены когда-то, и так же, как и она, Рума носила их собранными сзади в небрежный хвост, перетянутый цветной резинкой. Но до чего ж они похожи! Дочь становилась точной копией матери — вплоть до полного совпадения разреза и цвета глаз, вплоть до ямочки на левой щеке, появлявшейся, когда она улыбалась.
Несмотря на разницу во времени и усталость после перелета, ему не спалось. Мешали незнакомые тени, посторонние звуки, вроде моторных лодок, время от времени тарахтевших на озере. Он сел в кровати, полистал журнал, который забрал с собой из самолета, затем открыл путеводитель по Сиэтлу, предусмотрительно оставленный на тумбочке около кровати. Он внимательно и скрупулезно перелистал страницы проспекта, пересмотрел фотографии. Сиэтл ничем его не поразил, но все же он послушно прочитал о новых, только что открывшихся магазинах и кафе, о среднем количестве ежемесячных осадков, нахмурился, увидев фотографию огромного лосося, лежащего во льду на витрине рыбного магазина, удивился, узнав, что снега здесь практически не бывает. Он развернул карту и еще больше поразился тому, как далеко они находятся от Тихого океана. Почему-то ему казалось, что они должны быть рядом с побережьем, а оказалось, что от океана их отделял массивный горный хребет. Несмотря на то что он перелетел через всю Америку, он не чувствовал себя здесь чужим, как всегда случалось, стоило ему увидеть аккуратно нарезанные квадратики земли Старого Света. Да, тяжело ему пришлось в те первые годы эмиграции — тогда он и языка-то толком не знал, лишь понимал отдельные слова, да и местные деньги казались ему ужасно сложными в обращении. Как давно это было! Он взглянул в окно — стало совсем темно, рамы были открыты, сетка опущена, и в нее периодически бились насекомые, привлеченные светом лампы. Один особенно большой жук с такой силой врезался в сетку, что он даже вздрогнул.
