Семья Деборы, которую мы видели лишь раз на свадьбе, приехала в полном составе, с женами, детьми, их друзьями и подружками. Сестрам Деборы было уже за тридцать, но их, так же как и ее, можно было спокойно принять за студенток колледжа: они были стройными и длинноногими, и все приехали в джинсах, сабо на босу ногу и вязаных свитерах. Младший брат Деборы Матти, с которым я когда-то танцевала у нее на свадьбе, теперь был уже студентом колледжа в Амхерсте, высокий и белокожий, с широко расставленными серо-зелеными глазами и вьющимися каштановыми волосами. Когда я увидела эту веселую толпу, стругающую овощи на кухне, я чуть не заплакала от злости на мать, которая устроила мне истерику перед отъездом и заставила надеть шальвар-камиз.Мне так хотелось слиться с ними, но, глядя на меня, было совершенно очевидно, что я принадлежу не к ним, а к другой половине гостей, которые столпились в гостиной, разодетые в разноцветные сари, как стая экзотических птиц. Впрочем, Дебора спасла меня — она сразу же взяла меня за руку, привела на кухню и попросила почистить яблоки. Меня поставили рядом с Матти и потихоньку налили мне пива в кружку. Когда еда была готова, нас усадили в порядке «мальчик-девочка», что совсем не понравилось бенгальским матронам. На столе выстроились батареи винных бутылок. Внесли двух индеек — одна из них была фарширована свиными колбасками, другая — традиционным хлебным соусом. У меня чуть слюнки не потекли при виде такой вкуснятины, но я знала, что по дороге домой мать будет ворчать, жалуясь на то, что еда была совершенно безвкусная.
— Нельзя! — вдруг резко сказала мать: кто-то попытался налить ей вина, и она быстрым жестом накрыла свою рюмку ладонью.
Отец Деборы, Джин, встал, чтобы прочесть молитву, и попросил всех сидящих за столом взяться за руки.
— Боже всемогущий, благодарим тебя за пищу, которую мы собираемся вкусить, — начал он.
Мои родители сидели рядом, и к своему удивлению я увидела, что они послушно взялись за руки — темные пальцы отца накрыли бледную руку матери. Я заметила, что Матти, который сидел на другом конце стола, впился глазами в мое лицо. После нестройного хора «Аминь» Джин поднял свой бокал.
— Простите меня, — сказал он, — но я хотел бы воспользоваться случаем, чтобы сказать: давайте выпьем за День благодарения, проведенный в компании индийцев!— Он произнес «индийцев» практически как «индейцев», но этой шутки почти никто не оценил.
Потом встал Пранаб-каку и поблагодарил собравшихся. От выпитого вина он раскраснелся. С годами Пранаб стал гораздо шире в талии, перестал дергаться, как раньше, и руки его больше не дрожали. Он вспомнил свои первые годы в Бостоне, затем вдруг рассказал, как впервые встретил нас с мамой, как он полдня ходил следом за нами, прежде чем решился заговорить. Люди, которые не знали нас, рассмеялись, им показался смешным рассказ об этой встрече и тогдашнее отчаянное состояние Пранаба. Пранаб торжественно обошел столы и остановился около стула, на котором сидела моя мать.
— Вот эта женщина, — патетически воскликнул он, наклоняясь, обхватывая рукой ее плечи и практически приподнимая со стула, — эта женщина спасла меня в тот день. Свой первый день благодарения я встретил с буди. И пусть он был в апреле, а не в ноябре, но тот ужин стал истинным Днем благодарения для меня. Ведь если бы не тот ужин, я непременно уехал бы назад в Калькутту.
Мать, красная от смущения, глядела в сторону. Ей было тогда тридцать восемь лет, она выглядела старше своего возраста, волосы начинали седеть у висков, и теперь она явно больше подходила отцу, чем Пранабу-каку, который, несмотря на объемистый животик, сохранил небрежную красоту своей юности. Пранаб-каку пошел назад к своему месту во главе стола, где он сидел с Деборой, и заключил:
— А если бы я уехал из Америки, я никогда не встретил бы тебя, моя ненаглядная.
И он поцеловал Дебору в губы прямо на глазах у всех гостей, как будто они опять были на свадьбе.
После того как с индейками было покончено, нам раздали вилки поменьше, и сестры Деборы обошли гостей, записывая в маленьких блокнотах, кто какой пирог заказывает, как официантки в ресторане. А после десерта собакам надо было на улицу, и Пранаб предложил прогуляться вдоль берега моря.
— Как насчет того, чтобы немного прогуляться? — громко спросил он, вставая со стула, и родственники Деборы в один голос заявили, что это прекрасная мысль.
Но никто из бенгальских гостей не пошел гулять, наконец-то у них появилась возможность собраться вместе и всласть посудачить. Матти подошел к креслу, в котором я сидела, и, усевшись на подлокотник, склонился ко мне. Мама чуть не упала в обморок от такого зрелища, но кричать с другого конца комнаты не решилась. Матти предложил мне тоже прогуляться, а мне пришлось отказаться — в шальвар-камизегулять по песчаным дюнам было совершенно невозможно.
— Да брось, у Дебби наверняка найдутся запасные джинсы, — рассмеялся Матти, сигналя Деборе рукой. И меня отвели наверх, где Дебора выдала мне джинсы, толстый свитер и кроссовки. Переодевшись, я стала в точности похожа на нее и ее сестер.
Пока я переодевалась, Дебора села на край кровати, наблюдая за мной, как будто мы были подружками, и спросила, есть ли у меня мальчик. Я ответила, что нет, и тогда она сказала:
— Матти находит тебя привлекательной.
— Он тебе сказал?
— Конечно нет, но я же вижу, что он тебя прямо ест глазами.
Я сошла вниз, ободренная этим замечанием. Джинсы были мне велики, так что пришлось их закатать, но наконец-то на мне была удобная, привычная американская одежда. Я заметила, что мама посмотрела на меня поверх чашки с чаем, но она ничего не сказала, и я быстро вышла вслед за всеми. Сначала мы шли по дороге, потом свернули к дюнам и начали спускаться вниз. Дебора и ее сестры остались дома, чтобы убрать со стола и напоить чаем оставшихся гостей. Вначале мы шли всей толпой, но вскоре я заметила, что Матти замедлил ход, и постепенно мы отстали от остальных. Матти привел меня в каменистую бухту, защищенную со всех сторон высокими берегами. Мы смеялись, подтрунивали друг над другом и, конечно, флиртовали и кокетничали, а потом он достал из кармана сигарету с марихуаной. Мы повернулись спиной к ветру и раскурили косяк, задевая друг друга холодными руками и вставляя в рот конец одной и той же сигареты. Мне казалось, что марихуана на меня не действует, только вскоре все, что говорил Матти, стало казаться ужасно смешным, даже его довольно скучный рассказ о группе, в которой он играл на гитаре. Голос его доносился до меня как будто издалека, а его лицо как-то странно расплывалось. Мне показалось, что мы пробыли в том заливе не меньше часа, однако, когда мы снова выбрались наверх, мы увидели удалявшиеся спины взрослых — они шли на мыс, чтобы полюбоваться закатом.
Когда мы вернулись назад, было уже темно, и я с ужасом думала о том, какую сцену мне сейчас закатит мать. Но Дебора объявила, что она уговорила моих родителей позволить мне задержаться, пообещав, что кто-нибудь подбросит меня домой. В камине зажгли огонь, мне дали еще один кусок пирога, и мы с Матти продолжали болтать целый вечер, пока взрослые убирали со стола и приводили в порядок гостиную. Конечно, Матти потом и отвез меня домой; он припарковался прямо у дверей, и последующие пятнадцать минут мы целовались и обнимались прямо у нас под окнами. Мне было страшно, что мать может выйти на улицу и застать нас в машине, но, с другой стороны, ощущение опасности делало поцелуи еще более увлекательными. Я дала Матти свой телефон — потом целую неделю я постоянно думала о нем, наивно веря, что он вот-вот позвонит.
В конце концов предсказания моей матери сбылись, и, через двадцать три года совместной жизни, Пранаб-каку и Дебора развелись. Вот только в одном мама оказалась не права: это Пранаб бросил Дебору, а не наоборот — он без памяти влюбился в замужнюю бенгальскую женщину и ушел из семьи. Мои родители знали «разлучницу», правда не очень хорошо. Деборе к тому времени было уже за сорок, девочки учились в колледже. В полном шоке от случившегося, Дебора позвонила нам домой и рыдала в трубку, умоляя помочь ей. Она всегда считала моих родителей чем-то вроде родственников, посылала букеты цветов, когда умирали мои бабушки или дедушки, изредка дарила мне подарки.
