Посмотрев на дверь, он заметил отца, стоящего за ней. В своем ночном халате он был похож на привидение.

— Что ты здесь делаешь, Дэнни? — прошептал он.

— Мне не спится, и я решил, что сяду в твое кресло, как и ты тысячи ночей.

— Не тысячи, Дэнни, — отец расхаживал по комнате. Его тапки глухо шаркали по полу. Затем он опустился на диван, стоящий напротив кресла, в котором сидел Дэнни. — Тебя что-то волнует, не дает тебе спать?

Он подумал о том, что когда они вдвоем с отцом оставались одни, то на самом деле они почти ни о чем не говорили — никогда. Как-то другой ночью, увидев отца, сидящего в кресле около телефона, он просто развернулся и ушел к себе в комнату. Почему-то безо всякой связи со всем этим он снова вспомнил слова Лоренса Хенсона: «Ты еще многое для себя откроешь…»

— Все в школе знают о том, что случилось в «Глобусе», — сказал он. — Один из них сказал: «И что в этом такого…». Я думаю…

— И что ты думаешь, Дэнни?

— Я думаю, что это может стать причиной неприятностей, таких как в Барлете или в других местах, где мы жили раньше.

Отец выглядел хрупко и уязвимо. Его лицо в ночном мраке показалось Дэнни еще более истощенным.

— И хуже всего, — продолжал Дэнни. — Это — то, что волнуюсь за себя, а не за тебя…

— Обо мне можешь не волноваться.

«Но я волнуюсь еще и за тебя», — но пока он еще не осмеливался сказать это отцу.

— Тебе шестнадцать, Дэнни, и ни о чем таком можешь не волноваться. Мы с матерью всегда старались защитить тебя от… — он не мог найти слово, его рука что-то выписывала в воздухе. — От окружающего мира, я думаю…

— Шестнадцать, папа. Тебе было шестнадцать, когда это случилось! Тебе тогда было столько, сколько мне сейчас, — он давно уже все знал и был уверен в своих словах. Он не знал, как он сможет все это преподнести. Все те дети погибли, но обвинения остались. Его отец все это прошел. Он выжил и выдержал. И все эти годы по сей день — «Без комментариев».

— Почему ты даже не говоришь об этом, Па? Не только со мной, но и с газетными и с телевизионными репортерами. Ты снимаешь трубку с телефона и слушаешь, читаешь письма и на них не отвечаешь. Почему?

Отец посмотрел на него и положил руки ему на колени, будто оперся, собираясь встать. Дэнни побоялся, что он снова постарается избежать разговора об этом, отправит его в постель, тем самым, закончив разговор.

Отец не встал, он наклонился так, что его лицо оказалось около лица Дэнни.

— Может быть, все эти годы я в чем-то был не прав, кто знает? Правильным может быть и, что думаешь, и, что чувствуешь, — он сделал паузу, глубоко вздохнув и встряхнув головой. — Слова, Дэнни, никогда не давались мне легко, особенно, если нужно было говорить по-американски коротко, — снова пауза, и Дэнни постарался не шевелиться. — Все те, кто двадцать пять лет тому назад лишился детей — матери и отцы, приемные родители, братья и сестры, которые потеряли своих детей, братьев и сестер. Какая боль, и какие потери. Как старики говорят: время лечит. Но иногда и оно бессильно. Боль остается. И все это возвращается ко мне, — он закрыл глаза. — И пускай звонят и пишут мне письма, пускай обвиняют меня, называя имена погибших. Это — ужасно, страшно. Но если им от этого лучше, ту пусть все так и будет. Я отдаю им должное.

Он открыл глаза и посмотрел прямо в глаза Дэнии.

— Знаешь, может, где-то есть и моя вина. Может, тогда мне не следовало зажигать спичку. И кроме всего, я мог побывать на балконе еще до того, как в зал впустили детей. Но я ненавидел даже саму мысль, о том, чтобы туда подняться. Я избегал этого места. Там в темноте скреблись крысы. Так что я признаю свою вину и принимаю наказание.

Впервые Дэнни смог прочувствовать все, что все эти годы скрывал его отец, и что он ему, наконец, доверил эту глубокую тайну.

Ему захотелось броситься в отцовские объятия, но он знал, что это невозможно. Но они еще какое-то время сидели неподвижно и смотрели друг другу в глаза.

— Пора в постель, — тихо сказал отец. В его голосе не слышалась привычная Дэнни настойчивость. Им обоим было ясно, что уже слишком поздно, и что через несколько часов их ожидал еще один день.

Он остановился около уличного телефона в будке, стоящей напротив «Двадцати Четырех Часов», стекла которой были покрыты уличной пылью. Телефонной книги не было, ее сорвали с цепи и унесли. Он ненавидел, когда его губы касались решетки микрофона трубки.

Он вложил в щель двадцати пятицентовую монету и нажал «0», чтобы вызвать оператора. Он обесцвеченным голосом назвал номер и имя: «…Лесс Алберт». Он услышал в ответ шум линии, а затем женский голос объявил: «Викбург-Телеграмм…»

— Могу ли я поговорить с Лессом Альбертом?

— Лесса сейчас нет, но у него в кабинете есть автоответчик. Может, вы хотите оставить ему какое-нибудь сообщение?

Он насупился и не ответил.

— Возможно, он выехал на задание, — продолжал женский голос.

— Я оставлю ему сообщение, — сказал он. Он еще не решил, что он хотел ему оставить.

После треска в трубке последовал усталый голос Лесса Альберта: «…в данный момент я не могу вам ответить. Оставьте, пожалуйста, ваше сообщение после гудка…»

Снова затрещало, и последовал гудок.

И Дэнни уже знал, что он собирается ему сказать, вспомнив его ночной разговор с отцом прошлой ночью.

— Мистер Альберт, Это Дэнис Колберт. Мой ответ: «Без комментариев».

Лулу не звонила уже целых три дня. Он начал опасаться, что больше она не позвонит вообще. Он расхаживал по комнате, мучая себя невозможностью самому ей позвонить, затем, выйдя из дому, он бродил по улицам, пытаясь вычислить, где она может жить, также как и когда-то с Доун Челмсфорд.

Гнев иногда перебивал разочарование. Очевидно, она заигрывала с ним или просто дразнила. Он вспоминал ее голос, ее слова, которые будто были маслом, подливаемым в огонь его юношеских фантазий: «Я хочу понравиться тебе абсолютно всем…» Из его памяти всплывали слова, которые всегда его возбуждали: «Мое тело тебе придется по вкусу».

Она никогда не звонила ранее, чем в три тридцать, но если до четырех часов от нее не было звонка, то это значило, что в этот день она больше не позвонит. Он оставлял пустую квартиру с ее одиночеством, даже если уставал от времяубийства на улицах, в библиотеке или в «24 часа». В последний раз, когда он зашел в магазин, Дейва там не было.

— С Дэйвом все в порядке? — спросил он у продавца с каштановыми волосами и высоким, по-птичьи щебечущим голосом.

— Думаю, у него грипп, — ответил продавец, возвращая Дэнни сдачу. И его руки тоже двигались по-птичьи, с невероятной проворностью.

Дэнни втиснул в карман батончик «Сникерса», и почувствовал себя потерянным и заброшенным. В этот день не было телефонного разговора с Лулу, да и Дэйв отсутствовал на работе. Только их он мог считать своими друзьями.

И вот на следующий день позвонила Лулу.

— Алло, — произнес матовый голос в телефонной трубке.

— Ты ждешь от меня сюрприза?

— Да, — сказал он. В ее голосе захватило его нечто, чего раньше он еще не замечал.

— Тебе грустно? — рискнул спросить Дэнни.

Лулу ответила не сразу. Он слушал ее мягкое дыхание, глубокий вздох, а затем:

— Каждому из нас иногда бывает грустно, Дэнни. Ты это знаешь. Знаешь, отчего мне может стать не так грустно?

— Отчего?

— Оттого, что я, наконец, смогу тебя увидеть, и это будет приятным сюрпризом — правда, Дэнни? Ты увидишь меня, а я — тебя.

Среди своих диких фантазий он не находил возможным даже подумать о том, что их связь с ней может выйти за рамки этих телефонных бесед.

— Да, это бы было приятно, — его голос оживился и зазвучал как у маленького ребенка.

— Вечер в Хеллоуин будет только нас двоих.

«Для нас двоих!»

— Как? — в нем все зашевелилось. — Где?

— Стой на углу своей улицы в семь вечера, где-то в это время… — она набрала в легкие воздух. — Жди меня, Дэнни. Я буду…