- Ты умрешь , - скомандовал грубый голос.
В то же самое время нож еще немного углубился в мою плоть. Хоть стало и не намного больней, но я почувствовал, как что-то теплое начало растекаться по моему животу, а в коленях наступила слабость.
- Сделай это, - умалял меня мальчишеский голос.
Я вжался в невидимую стену, совершив то маленькое движение, от которого воздерживался годами, не будучи в конце концов уверен, что на сей раз это сработает. Но у меня не было выбора, как и сомнений в том, что этот мальчик, ведомый своей еще одной индивидуальностью, убьет меня, монахиню и еще кто знает кого – он не остановится ни перед чем.
После паузы небытия наступила вспышка боли и холода, и все произошло как никогда быстро. Так еще я не исчезал.
Я услышал грубый шепот:
- Теперь он еще опасней. Мы должны его убить.
Нож блеснул словно меч, и это заставило меня быстро отступить в сторону, что далось мне с легкостью, будто вместе с невидимостью исчезновение дало мне энергию и быстроту.
- Где ты? - в голосе мальчика было замешательство и страх.
- Здесь, - сказал я, а затем быстро переместился в другое место. - Теперь ты мне веришь?
- Да, - ответил он.
Он исчез – незнакомец, который был его дядей, будто глазом не моргнул, став облаком дыма, туманом в лунном свете и затем ничем. Оззи наблюдал такое, когда сам практиковался перед зеркалом, но чтобы такое произошло с кем-либо еще, его это просто обескуражило. Он был потрясен и испуган, потому что нож уткнувшийся в ничто висел в воздухе, оказавшись теперь совсем бесполезным предметом.
- Ты где? – прошептал он снова, когда страх пополз мурашками по его телу. Он почувствовал себя беззащитным, открытым для нападения.
Ответа не последовало. Дядя играл с ним уже в свои игры. Где он близко или далеко, слева или справа от него?
- Найди его и убей.
Снова этот голос. Ему так хотелось расправиться с этим голосом, но он не мог, потому что этот голос был им самим.
- Ты упускаешь время.
Вдруг нож выскочил из его руки. Сильная боль обожгла его запястье. Нож упал на землю, закрутившись где-то около его ног.
- Подбери.
И тут же нож отскочил в сторону, заблестев в лунном свете, будто рыба, выскочившая на лед из воды. Он остановился где-то в нескольких футах от его ног. Затем был звук приближающихся шагов.
- Подожди, - сказал он. - Не уходи…
В ответ была тишина и спустя секунду:
- Я здесь, - голос его дяди был где-то поблизости. - Я ногой откинул нож в сторону, потому что мы не можем говорить, если между нами нож. И мне нужно поговорить с тобой. С тобой, а не с тем голосом, который я продолжаю слышать. Этот голос – не ты, Оззи. Этот голос - убийца, а ты - нет. Тебе надо отделиться от этого голоса. Ты должен ему сопротивляться, бороться с ним, не давать ему воли…
- Видишь, что он пытается сделать? Он пытается поссорить нас, разделить нас. И он хочет завладеть тобой. Ты хочешь, чтобы он тобой завладел?
- Нет.
- Вот, что он хочет с тобой сделать. Ты должен избавиться от него.
- Но как?
- Подбери нож, и держи его в руках.
Я был удивлен слушая спор двух голосов в лунном свете, освещающем задний двор женского монастыря. Мальчик спорил сам с собой, в два голоса, до не узнаваемости отличающихся друг от друга. Один был грубым и настойчивым, призывающим к разрушению, а другой - юный и хрупкий, голос растерявшегося мальчика.
Пока я это слушал, волна печали захлестнула меня с головой. Печаль потерь, знакомая по потерям близких людей, которых знали долгие годы. А теперь я терял этого мальчика, моего племянника, бедного исчезателя, такого же, как и я, внутри которого сидел необузданный дикарь.
- Теперь.
Слово прозвучало со всей безотлагательностью и безумием. Это был короткий, порочный звук, четко разделенный на слоги. В воздухе зашумели его резкие движения, будто от качающихся на ветру ветвей деревьев, что при лунном свете вызывало ощущение бега. Я тоже поспешил к ножу, чтобы завладеть им первым. Успею ли? Я нагнулся, протянув к нему руку. Но нож подскочил в воздухе прежде, чем я дотянулся до него. Он меня опередил, но это еще раз давало мне преимущество – по ножу в его руке я смог определить, где он стоит.
Я встал и пнул его в живот, примерно оценив высоту его от земли. Мой ботинок попал в цель, он вошел в мякоть его живота, гораздо глубже, чем я предполагал. Он взревел от боли, и нож выскочил из его руки и упал на землю, начав свободно раскачиваться на собственно рукоятке.
Нож был уже у меня.
В этот момент я осознал свою ошибку. Теперь этот нож выдавал мое местонахождение, как до этого его. Я также забыл о том, как быстро в юном возрасте проходит боль, и как она почти ничего не значит, пока удар головой мне в грудь не опрокинул меня на землю. Прежде чем дыхание оставило меня, я успел вскрикнуть от боли и выронить из рук нож. Вокруг моей шеи обвились руки, которые не были руками тринадцатилетнего мальчика, это были стальные руки смертельного врага, который не сдается. Он одержим безумием, получая от него всю свою силу. Пальцы сжимались вокруг моей шеи, пытаясь вмять кадык мне в горло, прекращая доступ воздуха в мои легкие. Он меня душил, и это было не на шутку. Я уже не мог крикнуть, а лишь беспомощно, судорожно шевелил руками и ногами. Уже лежа на спине, я пытался вывернуться из-под него и сесть, чтобы избавиться от твердых камней под моей спиной, которые, впиваясь в позвоночник и причиняли мне сильную боль. Я изо всех сил боролся с чудовищем, которым был мой племянник. Я отчаянно пытался оттолкнуть его руками, пока моя правая рука не наткнулась на нож. Я как смог подтянул к себе его рукоятку. Мне это было нелегко, так как мы были стянуты друг с другом его крепкими объятиями. Его вспотевшая щека была плотно прижата к моей, его тонкме пальцы все плотнее сжимали кольцо вокруг моей шеи. Слабость от удушья все больше напоминала о себе, подавляя собой все мои желания, мысли, волю к борьбе и сопротивлению. Я почувствовал, как исчезаю, но не в смысле невидимости. Это было исчезновение из жизни, переход в забвение, из которого не возвращаются.
- Умри, ублюдок. Сдохни.
Резкий грубый голос зажег маленький огонек в моем уходящем сознании. Я знал, что мне изо всех сил нужно сопротивляться этому безумцу, поселившемуся в теле хрупкого мальчика. За мной было лишь одно последнее усилие – всадить нож в его тело, независимо оттого, смогу ли я дышать. Я собрал все оставшиеся силы, чтобы выбраться из поглощающего меня мрака, чтобы открыть глаза. Сквозь ночной туман и туман в моих заплывших глазах я увидел блеск лежащего у моей руки ножа, и понял, что фактически он в ней. Его нужно было лишь поднять и ввести в тело этого монстра, чьи пальцы все сильнее смыкались вокруг моего горла. Но все это показалось мне невозможным. Сил не осталось ровным счетом ни на что. «Давай, действуй», - скомандовал я себе. – «Действуй. Закончи это. Навсегда». Чувствуя резь в глазах, я сосредоточился на ноже. На это ушли остатки всех моих мыслей. Нож стал всем моим миром, лунным светом в конце туннеля, ориентиром, выводящим из смертельного мрака, как трясина, засасывающим всю мою жизнь. Я поднял руку, чтобы нож пробил его одежду и плоть. Все оставшееся от меня и моей жизни было сейчас на кончике этого ножа. И я лишь наблюдал, как нож, наконец, медленно опустился, толчком уткнувшись в его плоть, и начал в ней утопать. Я больше не думал о пальцах, которые стали частью моего горла, мрака, укутавшего все мое сознание, или затаившего дыхание мира в ожидании конца. Я видел только нож, который все глубже и глубже погружается в его невидимое тело.
Крик боли заполнил воздух, полный ужаса телесных мук. И в тот же момент поток воздуха устремился в мои легкие. На свете не было ничего слаще этого воздуха, не было ничего ярче и красивей вновь улыбнувшейся мне жизни. Его пальцев на моей шее больше не было, хотя отпечаток боли от их продолжал напоминать мне о мраке, который еще за мгновение до этого поглощал меня. Я снова поднял нож и вонзил в его тело, и продолжал это делать, не в силах остановить уже свое собственное безумие, охватившее меня с ног до головы. Еще какие-то секунды он обнимал меня. Еще мгновение я слышал плач рыдающего ребенка, проснувшегося средь ночи в полном одиночестве. А затем он вдруг ослаб, отпустив меня и откатившись в сторону.
