А когда она все для себя решила, возник и повод. Позвонила однокурсница и сказала:
— Ирка, я видела твоего Алика, он записывал телефон хорошенькой девочки возле метро «Проспект Мира».
Ясно, и с ней он познакомился точно так же.
Сцен не было. Она просто собрала свои вещи и вернулась к бабушке в Измайлово. Ира не плакала — а зачем плакать? Ты спасаешь себя, уходя.
С тех пор она замуж не выходила. Хотя увлечения были. Разные. И то, от которого ей не опомниться по сей день. Стоило вспомнить о нем, как ее бросало в жар, казалось, все тело с головы до ног покрывалось испариной, а каждая клеточка требовала его. Его ласк, поцелуев, его нежности.
Она пыталась забыть его — найти другого, заместить другим. Но ни одна попытка не принесла ей удовольствия. Ни одна.
Ира хотела видеть рядом с собой только одного мужчину. Хотя смешно мечтать о нереальном и несбыточном.
Бабушка говорила, что ее матери нельзя было иметь детей. Плохое сердце, говорили врачи, не выдержит. Да, она так и не увидела свою дочь. Бабушка рассказывала, что мать очень любила того человека. Так может быть то, что Замиралов нашел ее и захотел отдать все, нажитое за жизнь, это признательность Ириной покойной матери? Тогда ничего не остается, как принять и сохранить. Мать пожертвовала собой, давая ей возможность увидеть этот свет.
И она будет жить в нем и принимать то, что ей дано. Примет своего отца, которого пока не успела узнать, но уже почувствовала.
24
— Ира, я хочу показать тебе карту моей империи. Уже пора тебе знать доподлинно, с чем придется работать. Чем владеть и чем руководить. Я хочу, чтобы ты сохранила все, что сейчас есть, но если приумножишь, я с небес взгляну и порадуюсь.
Ира почувствовала, как сердце сжалось и ухнуло вниз, оборвалось от боли. Она и не думала, что так приняла своего отца, сердцем. Умом она как бы согласилась с его существованием, но, оказывается, сердце уже признало общую кровь.
— Империю? — Она вскинула светлые брови. — Но разве...
— Да нет, милочка. Ты пока видела то, что на поверхности. Согласен, согласен. Это впечатляет. Но поверхность всегда на чем-то держится. И вот смотри сюда, на чем.
Он подошел к волчьей шкуре, распластавшейся на стене кабинета, и повернул ее ворсом к стене. Ире открылась оборотная сторона, прекрасно выделанная, на которой были пометки, понятные только отцу. Она ахнула:
— Как? Прямо вот тут? — Она уставилась на Замиралова круглыми глазами.
— Ага! — Он озорно засмеялся, и Ира вдруг поняла, что в молодости он был авантюристом.
— Но если кто-то...
— А никто. Никому в голову не придет. Так, думают, шкура висит да пыль собирает.
— Но разве не лучше в компьютере?
— В компьютере не держим. Если можно войти в банковские машины за океаном, сидя у себя дома на Беговой, то это рискованно. Я сейфам и то больше доверяю, потому как медвежатники перевелись, перешли на более легкую работу. Но вот так еще интереснее. — Он улыбнулся, и Ира увидела ряд совершенно белых зубов.
— А кто про это еще знает?
— А вот тут-то хитрость и есть. Никто. Ты да я.
Ира вдруг похолодела. А потом кровь сильно запульсировала в висках. Он доверил ей...
Включился кондиционер, подул ветерок, и на Иру повеяло приятным запахом — наверное, от пены для бритья. Ира любила запахи и верила в ароматерапию. Ей нравилось, что отец пользуется не случайными запахами, а выбирает. Как молодой мужчина. Она вообще не переставала поражаться его внутренней молодости и ощущению минуты, дня, времени. Как ему удалось не порасти мхом в своем возрасте? А может, и ей удастся, — подумала она. Должны же сработать гены. Тем более, что и мать никогда не была старой.
Чтобы не состариться, надо умереть молодым, — вспомнила она заезженную фразу из прошлого. Когда тебе двадцать, умереть не страшно, потому что, кроме любопытства к миру, тебя ничто не держит на земле. Но когда обретаешь вкус к жизни, к ней относишься по-другому.
На шкуре был абрис «империи».
— Нравится волк? Будь я зверем, я бы хотел быть волком. — Он поглядел на дочь, уверенный, что та понимает его.
— Как хорошо выделана, — погладила она мездру идеально белого цвета и мягкости и подняла на отца глаза.
— Вот уж не ожидал, что ты оценишь. — Он покачал головой. — Вот спасибо.
Она засмеялась.
— Вы знаете, Иннокентий Петрович, я, наверное, с перепугу обложилась книгами по меховому делу, по технике промысла...
— Да где ты их взяла? Я ведь много чего оставил на потом.
— Ну а Ленинка на что? Там я все переворошила. И могу сказать, как обрабатывается шкура волка. Ее снимают трубкой. Делают коврики, шапки, спецодежду для полярников... — Она помолчала. — Ну и вот, еще — обозначают абрис границы империи...
Он восхищенно смотрел на дочь.
— Чем еще меня сразишь?
— А вы наверняка не знаете рецепт выделки заячьей шкурки, который я нашла в старинной книге.
— Не может быть. Потому что я зайцами тоже занимался в свое время.
— Нужна уксусная кислота или эссенция, соль, гипосульфит.
— Может скажешь даже, что такое пикелевание?
— Я могу сказать даже что такое дубление. Семь граммов хромовых квасцов и пятьдесят граммов соли на литр воды, выдержать двенадцать часов. Раствора должно быть в четыре раза больше, чем шкурок...
— Вот это да. У тебя и память...
— Да, с памятью у меня всегда было хорошо.
— Как и у меня. Это наследственное, девочка. Вот, смотри, в этой точке у нас шкурки норки. Целый склад. Норка в моду вошла, так что незачем иностранным шубкам дорогу давать. Наши-то лучше будут. Завтра туда едут мои две товароведши. Они раньше работали в «Русском мехе», но я их переманил. Такие справные тетки. Очень хорошо свое дело знают. У них пальцы — что у настройщика пианино: сразу мездру чувствуют. Ведь чем наша выделка фабричная грешила? Гремела. Ну то есть жесткая была, оттого вещь получалась грубая и тяжелая. Форму можно придать мягкой шкурке, тогда она будет падать трубками, если захочешь, ее клешить можно. Ты ведь сама помнишь, какие каракулевые шубы носили еще двадцать лет назад? Прямые сверху донизу. А когда появились у нас первые киприотские еще при социализме, чем они всех брали за душу? Линиями. Выделка у них другая. Но для нашего климата они не годятся. У них там тепло и влажно. Для кожи и меха важно, чтобы они выросли и носились в одном климате. Потому и вещи из индийской кожи расползаются.
— А что еще на карте?
— Да много чего. Вот тут, на кончике лапы, лисья ферма, там — на конце правого уха — промкомбинат, я почти целиком его скупил, оттуда привез мастера, который из обрезков делает разные штучки — очешники из меха, варежки и прочую мелочь. Вот этот заводик, он за Уралом, совсем развалился, и я из него делаю фирмочку по изготовлению капканов. Думаю вложиться в Тульский оружейный, правда, пока не знаю, как к ним подступиться. И в Тульский патронный. Да видно не успеть. Я тебе, кстати, напишу еще одно завещание, так сказать руководство по хозяйству. Прикину, что надо моей империи в ближайшее время и составлю...
— ...экономический прогноз.
— Вот именно. А с бюджетом сама разберешься. Я тебе нарисую свою страну меха... Как жаль, что я тебя так поздно встретил.
А поздно ли? — подумала Ира.
— А поздно ли? — спросил он ее. — Давай не буду тебе врать. Нет, раньше я бы тебя не стал искать.
— Как не искали все тридцать с лишним лет, — тихо сказал Ира ровным, спокойным голосом.
— Да, ты права. Потому что сам нянчился со своим детищем.
— И нашли меня, чтобы детище свое переложить на руки другой няньке.
Замиралов молча смотрел на дочь.
— Ты ведь не осуждаешь меня? Правда?
— Нет, — она покачала головой. — Я сама поступила бы точно так же.
Он улыбнулся.
— Господи, спасибо тебе за дочь. — Наклонился и нежно прикоснулся губами к ее щеке.
