— Я тут умру.

Это место, по ее мнению, приносило несчастье. Как оно принесло несчастье Вийону. Как погубило ее мать. Как теперь погубит и ее саму. Скоро все американцы уйдут, и тогда…

— Уилбер должен увезти меня отсюда. Пуки, ты слышишь, что я говорю? Как думаешь, он женится на мне?

Патрик не отвечал.

— Я хотела бы жить в Денвере, в собственном доме. В настоящем доме.

— Тихо!

И Патрик сделал знак Мари-Жозе, указав ей на папашу Вира, который вышел из лавки и принялся загружать в свой фургончик товары для объезда фермеров Солони: пачки соли, мешки кофе, щетки, материю на фартуки, метлы, которые он подвешивал ручками книзу, свечи по десять штук в упаковке.

Папаша Вир открыл блокнот в черной клеенчатой обложке и проверил все товары по списку. Мари-Жозе не отрываясь глядела на восток, откуда шла портовая дорога.

Вдали показался розовый «тандерберд». Он резко притормозил возле них. Лейтенант Уодд опустил боковое стекло. Да, это его новая машина. Как раз прибыла из Гавра. Лейтенант вышел и стал нахваливать Патрику свой New T-Bird: сто миль в час, 4,7 кубика, 27 лошадиных сил, панорамное лобовое стекло, радиола и вакуумные «дворники».

Лейтенант открыл и закрыл капот. Сел в машину, захлопнул дверцу. И сказал Патрику:

—  Trudy’s inviting you to her birthday party next Saturday. Wear your fanciest clothes. It has to be a real showpiece.(Лейтенант Уодд пригласил их в следующую субботу на праздник, который Труди устраивала по случаю своего шестнадцатилетия. Он добавил, что им следует одеться понаряднее, ибо она затевает большое торжество).

Мари-Жозе поблагодарила лейтенанта Уодда, пообещав непременно прийти. Она все время встряхивала своими длинными черными волосами.

Когда «тандербенд» отъехал, папаша Вир, не отрывая глаз от своего блокнота, сказал вполголоса:

— Ребята, и зачем вам якшаться с этими америкашками? Вы не забывайте: мы только что избавились от немчуры. Сегодня Генерал сказал, что больше не хочет видеть американцев во Франции. Глядишь, завтра к нам пожалуют русские, оккупируют нашу землю, поселятся в наших домах, станут девушек наших портить.

И, глядя в землю, спросил еще тише:

— Верно, дочка?

Папаша Вир задумчиво помолчал. Наконец поднял голову. Посмотрел на них и пробормотал:

— Немцы, американцы, русские… Многовато для такого захолустья.

В субботу 6 июня они собрались в саду небольшого особнячка из песчаника, где жили Уодды. Мужчины были в смокингах. Стояла очень теплая погода. Пригласили только белых. Тогда негры еще не имели избирательных прав. Тогда сегрегация соблюдалась неукоснительно, стоило офицерам покинуть казарму. Оставалась лишь ненависть.

Лейтенант Уодд, обвязавшись жениным фартуком, поджаривал куски мяса на гриле.

Офицерские жены состязались в яркости макияжа. Их лица, шеи и верхнюю часть груди покрывала оранжевая крем-пудра. Лак на ногтях был ядовито-розовым или пурпурно-красным, пальцы унизаны кольцами. Каждая держала в левой руке картонную тарелку, а правой обмакивала сырые овощи в баночки с горчицей или майонезом.

Мари-Жозе надела застегнутое доверху платье в бело-желтую полоску, собрала волосы в высокий пучок. Ей было неуютно в этой компании. С осунувшимся печальным лицом она как тень бродила за Уилбером.

Но сержант Уилбер Хамфри Каберра все время отталкивал подальше Мари-Жозе рукой в кожаной перчатке: он увлеченно отбивал бейсбольные мячи, которые посылал ему американский полковник, на вид его ровесник. Мари-Жозе отступила назад, пропуская вошедшего Патрика в черном блейзере, белой рубашке и синем галстуке. Она даже не взглянула на него.

Патрик побледнел. Широким шагом направился с подарком к дому. Он протянул Труди долгоиграющую пластинку в конверте. Молодая американка открыла конверт и состроила презрительную гримаску, увидев черное лицо Майлза Дэвиса. Она чмокнула Патрика в щеку и встала на цыпочки, чтобы дотянуться губами до его брови.

— Рана! — сказала она.

Патрик закрыл глаза. Труди еще раз взглянула на пластинку с Майлзом Дэвисом. Она сказала по-американски, что не знакома с «черной» музыкой.

—  Never heard of him.

И улыбнулась. Кокетливо строя глазки, призналась, что предпочла бы в качестве подарка старинную кофейную мельницу его матери.

—  The wooden mill. The copper crank.

Она сказала, что ей ужасно нравится медная ручка этой мельницы, и жестом показала, как мелют кофе. Затем потащила Патрика за собой. Риделл тоже был здесь, необычайно мрачный, напомаженный, обкуренный и надменный. Он пошел с другом. Втроем они поднялись на крыльцо домика, где стоял проигрыватель Teppaz.

Юная американка объявила, что ей подарили самую последнюю запись Пола Анка. И это грандиозно. Она положила рядом с проигрывателем пластинку, принесенную Патриком, поставила «сорокапятку» Анка, включила звук на предельную громкость. Американские офицеры во дворе тут же задергались под музыку, всячески демонстрируя веселость.

Риделл, сжав зубы, нагнулся, взял картонный конверт от пластинки и стал разглядывать лицо Пола Анка. Труди и ее мать подпевали, держась за руки. Затем начали танцевать. Патрик через силу смеялся, тревожно косясь на Риделла. А Риделл отшвырнул конверт и пошел прочь.

Труди громко спросила Патрика, видел ли он ее камеру. Он взглянул в раскрытую дверь: там прямо на плиточном полу лежала кинокамера Pathé Baby.

Риделл тем временем уже пересек сад и распахнул решетчатую калитку. Патрик бросился следом и за оградой нагнал его.

— Куда ты? Не уходи!

— Все они мерзавцы. Расисты вонючие! Позорят нашу планету. Ты только посмотри на них! Ни черта не смыслят в музыке, которую сами же завезли, когда поработили целый континент. Как можно мечтать об искусстве в таком прогнившем обществе?! Мы откармливаем призраков, жалких детей рекламы и магазинных каталогов! Не понимаю, как ты можешь водить дружбу с этим Уилбером, с этой финтифлюшкой Труди-груди, со всей этой бандой ублюдков! Белые грабят, обжирают и позорят нас. Черные — настоящие люди, а тут собрался один фальшак! Вон, гляди, гроб навапленный! Пусти меня. Давай, топай к своей Бренде Ли!

Мимо них в слезах пробежала Мари-Жозе. Она закрывала глаза руками. Ее волосы были собраны в пучок — такой раньше называли шиньоном — и перевязаны желтой бархатной лентой. Платье тоже желтое, в белую полоску. За ней бежал сержант Уилбер. Но он не стремился догнать ее, просто выкрикивал вслед ругательства. Его лицо побагровело. Он казался испуганным. Подошел к Патрику и сказал, что Господь послал ему знамение. Господь его накажет, ведь он испортил маленькую бакалейщицу, которая годится ему в дочери.

—  You could be ту son.(Ты тоже мне в сынки годишься).

—  No.(Нет).

—  No? No, you’re right. Then it’s not so bad. Is its?(Нет? Точно, не годишься. Значит, ничего страшного?).

— Nо!(Нет!).

Сержант Уилбер Хамфри Каберра внезапно утешился, рухнул на колени в сорняки у ограды и закрыл глаза. Набожно сложив руки, он шепотом молил Бога помочь ему исправиться.

На следующее утро, в воскресенье, Патрик повез Труди на остров. Он усадил ее в черную смоленую плоскодонку. Она с отвращением ступила на влажные доски. Труди Уодд все вокруг казалось грязным.

Как и накануне, день выдался необычайно жаркий. Остров посреди Луары мерцал в легкой дымке испарений. Патрик направил плоскодонку к зарослям камыша и бросил у берега старенький якорь. Держа в одной руке велосипедную сумку, он протянул другую Труди Уодд, чтобы помочь ей выбраться.

Ступая по растресканной корке тины, Труди печально глядела на свои белые босоножки, которые облепила вязкая черная грязь. Землянка, где Патрик и Риделл складывали блоки сигарет LMи Lucky,а также краденые комиксы и глянцевые картинки, показалась ей жалкой и убогой.

— Вот здесь мы с Мари-Жозе прятались, когда были маленькие.