Ева знала, что мета у него на лбу горит, когда Каин возбужден. «Он опять в тоске, – подумала она, – как и много раз до того». Тоска – подходящее слово, оно отводило от него боль. И от нее тоже. Тоска, как зимний дождь или засуха на исходе лета, есть нечто приходящее извне, такое, с чем ничего не поделаешь.

Она пристроила ребенка за спину и занялась приготовлением ужина. Адам и Сиф были на пастбище – пасли овец. Тени стали длиннее, солнечный свет мягче. Кроша белоснежные корни в котел над огнем, она почувствовала зверька-грызуна под сердцем. Он не исчез, даже когда вернулись Адам и ее ребенок, маленький мальчик, полный жизни и радости, вопросов и затей, которые требовали пропасть внимания.

Как и много раз прежде, она подумала: «Сиф обладает первобытной силой. Хорошо, что он прилепился к Адаму, иначе я не выдержала бы».

Ведь она полностью отдавалась каждому новому ребенку. Он забирал у нее все силы.

«Так и на этот раз», – подумала она. Но стало еще больнее, и она решительно отбросила эту мысль. А вечером, когда легла спать, беззаботно перешла грань забытья.

Как и обычно, она проснулась, когда на земле было черным-черно. Норея хныкала – хотела есть. Родилась она маленькой и требовала грудь почти круглые сутки. Сейчас девочка налилась, округлилась и окрепла. Но Ева не прекращала кормить ее по ночам, скорее всего, потому, что полюбила тихие мгновения одиночества, когда у груди чмокает ребенок.

«Это, конечно, мое последнее дитя», – думала Ева. Она улыбалась дочери и самой себе, с наслаждением размышляя о новом ребенке, ребенке Каина, росшем в большом чреве Леты. О, как она радовалась этому будущему ребенку, которого примет здоровым и сильным, а не изнуренным от мучений матери. «Родится еще одна крошка», – думала Ева и смотрела на девочку в своих объятиях, полагая, что та стала уже совсем большой.

«Внук, – думала она. – Быть может, это нечто большее, еще одна грань чуда».

Ночь была жаркая, и они оставили окошко на крыше открытым, так что Ева могла видеть кусочек звездного неба. Но звезды в эту ночь смотрели на нее холодно, она слегка замерзла и обернулась на догорающие огоньки в очаге.

Девочка спала, мать тихонько положила ее в корзину у кровати и так же тихонько устроилась рядом с мужем.

И тут мучительные сновидения овладели ею, терзая душу.

При свете луны она стремглав неслась по лесу своего детства, спотыкаясь о корни деревьев и падая, ее хлестали ветки, но она мчалась к матери. По пятам за ней бежал он, Сатана, подстегиваемый безумной похотью и инстинктом преследования добычи. Ей так и не удалось увернуться. О Господи, как же было больно. О мама, помоги мне!.. А потом кровь на его руках, кровь, текущая по ее ногам, смешивавшаяся со слезами, когда она пыталась спрятать лицо и чресла.

Он со смешком оттолкнул ее руки, и в тот же миг их взгляды встретились. И вдруг она ощутила: эти глаза следили за ней всю жизнь, тоскливый взгляд впился в нее навечно.

Потом внезапно она опять очутилась в том же лесу при том же лунном свете. Ее опять кто-то преследовал, она слышала шаги за спиной и знала, что встречи не избежать. Когда же она замедлила шаг, преследователь сделал тоже самое, а когда она остановилась, шаги за спиной стихли. Словно то была тень.

Наконец она заставила себя успокоиться, повернуться и хорошенько рассмотреть человека за спиной. В ясном лунном свете высвечивалась каждая мелочь, и у нее на глазах он стал изменяться: коренастая фигура вытянулась и стала тоньше, старое лицо помолодело. Это Каин преследовал ее в ту ночь там, в ее детстве.

Она развернулась и пошла ему навстречу; тут она вдруг увидела, что он несет на руках ребенка. Он протянул ей дитя в тот самый миг, когда она достигла границы между сном и явью, поэтому ей вспомнилось: да, именно так он протянул ей Норею не далее как вчера.

Она проснулась от собственных слез. Адам беспокойно ворочался в постели, Сиф во сне сбрасывал с себя одеяло. Но никто из них не пробудился. Младенец ровно дышал, защищенный от призраков, что в ту ночь бродили по пещере.

Сердце Евы тяжело колотилось, во рту было сухо и горько, как от соли с южной стороны горы.

Она поднялась, нашарила деревянный ковш в бадье с водой, попила. Поправила одеяло на муже и ребенке и села у входа в пещеру, разглядывая холодные звезды. Так она и провела остаток ночи, не смея заснуть вновь.

Мыслей пока еще не было, пока. Только несколько бессвязных слов, которых она не понимала: «Каин, моя тень».

Она неосознанно повторила их, не вникая в смысл: «Моя тень». Потом отголоском сна всплыла телесная мука: изнасилование причинило ей такую невыносимую боль, что матку все еще сводило судорогой. Это напомнило о чем-то очень далеком.

В следующий миг она уловила воспоминание, увидела рождение Каина здесь, в горах, в новом жилище, где жизнь тогда была трудной. Убогий кров, скудная пища, тревоги, страх перед приближающейся зимой.

И в полнолуние ужасная боль в пояснице – как в том сне, когда она хотела бежать от ребенка, жаждущего выйти из ее тела, бежать от невыносимых мук. Рядом не было женщины, которая помогла бы ей, рассказала об этих жутких болях, сопровождающих акт рождения.

В тот раз она не смогла убежать, панический страх искал иных путей, подталкивал к потере сознания, к смерти.

Адам вынужден был обдать ее холодной водой, чтобы заставить вернуться к жизни, к борьбе с мучениями, что разрывали тело, извергая из нее воду, а затем и кровь.

Она боролась всю ночь, и на восходе появился мальчик, маленький, с темными глазами, которые воззрились на нее с упреком и печалью. «Печаль, – подумала она. И в следующее мгновение: – Ты имеешь право на этот взгляд. Нежеланным был ты, нежданным».

Теперь сердце вновь обрело обычный ритм, не возмущалось больше, не рвалось из груди. Страх уступил место скорби.

Нежеланным был Каин. Она посмотрела на Сифа: мальчик лежал сейчас на спине, спокойно спал. С ним все вышло иначе. А вот рождение девочки принесло не меньше мук.

– И все же, – сказала она в ночь, – усталая и изнуренная, я полюбила ее с первого мгновения. И потому в ее рождении есть смысл, оно – предзнаменование. Каин, зачем родился ты?

Она все же кормила его грудью и заботилась о нем. Словно играя в прятки, робко и как будто с испугом, по принуждению заботилась она о старшем сыне, следуя более древнему природному инстинкту, чем собственным чувствам и побуждениям.

Он не был крикливым ребенком. Сидя у входа в пещеру в эту ночь, Ева попыталась восстановить в памяти свою жизнь, события последних двадцати лет. Но никак не могла вспомнить, как выглядел Каин младенцем.

Никаких образов. А видела ли она его вообще? Сейчас она попыталась утешить себя, подумав: «Я сама была еще дитя. Никто не готовил меня к родам, не учил, как нужно растить ребенка, чтобы его жизнь обрела смысл».

И вдруг она вспомнила давние слова шамана, когда Адам и она бежали из Эдема: «В мучениях будешь ты рожать детей своих…»

«Прислушайся я тогда, может, была бы лучше подготовлена», – подумала она и вымученно улыбнулась, ведь в ее повседневной жизни, полной бесконечных хлопот, не оставалось места для шамана. Он был ее врагом в битве за Адама. Она ни в чем не могла быть справедливой к этому старому вещему ворону.

Она немного поплакала, сострадая самой себе и тому печальному ребенку, который никогда не мог взять своего. Как это делает Сиф, новый мальчик, наделенный первобытной силой.

Или как Авель. Авель уже мертв и спит в могиле на их земле. Иногда в шелесте молодой, распустившейся по весне листвы ей слышится его шепот о жизни – жизни, несмотря ни на что. Авель оплакан, полностью оплакан. Жизнь должна идти своим чередом там, где рождаются дети. Так решила Ева, ощущая ясный свет в душе и тяжкое бремя забот на своих плечах.

Но в эту ночь в ней загорелась жгучая тоска по умершему. «О Бог Адама, почему я никогда больше не смогу видеть его улыбку, слышать его вопросы, внимать его историям?!»

Авель был замечательным рассказчиком. «Мир так нуждался в нем, – думала она. – Сиф не сможет заменить Авеля, не надо обманываться. Это утешительный миф». Всем своим существом она знала: ни один человек не может полностью заменить другого.