— Вы что, в самом деле верите в этот миф?

— Как и большинство других мифов, он основан на фактах, — возразил Дроган. В свете пламени камина щеки его казались особенно ввалившимися, а голова вообще смахивала на голый череп. — Кошки любят царапать когтями мягкие вещи — подушки, толстые плюшевые коврики или… одеяла. Одеяло младенца, лежащего в колыбельке, или одеяло в кровати старика. Дополнительный груз на теле слабого человека…

Дроган умолк, но Хэлстон отчетливо представил себе эту картину. Кэролайн Бродмур лежит в своей спальне, дыхание с хрипом вырывается из ее пораженных смертельным недугом легких, оно едва различимо на фоне специальных увлажнителей и кондиционеров. Кошка со странной черно-белой окраской запрыгивает на ее старческую постель и молча вглядывается своими сверкающими черно-зелеными глазами в старое, изрытое морщинами лицо. Затем она подкрадывается к ее худой груди и с тихим урчанием опускается всем телом на нее… дыхание становится едва заметным… замирает, затихает… а кошка все урчит и урчит, пока старуха медленно испускает дух под давящим ей на грудь живым гнетом.

Он никогда не был особенно впечатлительным человеком, однако мысленно нарисованная им самим картина заставила содрогнуться даже его.

— Но скажите, Дроган, — проговорил он, продолжая машинально поглаживать голову тихо урчащей кошки, — почему вы не отвезли ее к ветеринару и не усыпили ее там? Мой дядюшка в прошлом году подобным образом отделался от своего пса и это обошлось ему в какую-то двадцатку.

— Похороны состоялись первого июля, — продолжал Дроган, словно не слыша слов Хэлстона. — Я распорядился, чтобы Кэролайн положили в наш фамильный склеп рядом с сестрой. Уверен, она бы и сама захотела того же. Третьего июля я пригласил в эту самую комнату Гейджа и передал ему плетеную корзину, в которой сидела кошка, и приказал отвезти ее в Милфорд к ветеринару. Он сказал: «Слушаюсь, сэр», и вышел. Все прошло быстро и без лишних слов — вполне в его манере. Больше я его живым не видел. «Линкольн» врезался в бетонный бордюр моста, а с учетом того, что скорость машины была более шестидесяти миль в час, смерть Дика Грейджа наступила мгновенно. На лице покойника были обнаружены многочисленные глубокие царапины.

Хэлстон молчал. Сознание его непроизвольно уже начало рисовать очередную ужасную картину. В комнате стояла полная тишина, если не считать уютного потрескивания дров в камине да столь же умиротворенного урчания свернувшейся у него на коленях кошки. Чем не превосходная иллюстрация к поэме Эдгара Геста: «…Свет добрый камина, и кот на коленях. Вы сразу же скажете — нет слаще лени».

Но видение все же возникло.

Вот Дик Гейдж подъезжает на «линкольне» к повороту на Милфорд, превышая разрешенный лимит скорости миль на пять. Рядом с ним на сиденье все та же зловещая кошка, но уже в корзине. Дик внимательно следит за дорогой, за едущими рядом автомобилями, возможно, даже обгоняет большой грузовик и потому не замечает странную черно-белую морду кошки, раздвигающую прутья старой корзины, много лет служившей семье для загородных поездок.

Пожалуй, именно в тот момент, когда он обгонял длиннющий грузовик, кошка бросается ему на лицо и, выпустив когти, начинает полосовать кожу. Зловещие лапы тянутся к глазам, чтобы пронзить их, вырвать, ослепить человека. Шестьдесят миль в час, гул мощного двигателя «линкольна», и когтистая лапа впивается ему в переносицу, вызывая приступ дикой, почти непереносимой боли. «Линкольн» начинает заносить вправо, под колеса надвигающегося сбоку грузовика — водитель того отчаянно давит на клаксон, издающий душераздирающий, оглушительный и хриплый сигнал сирены, но Гейдж уже ничего не слышит, потому что уши ему заложил истошный вопль кошки. Подобно огромному мохнатому черному пауку эта тварь всем телом распласталась на лице Дика. Уши плотно прижаты к голове, зеленые глаза пылают как адские прожектора, из приоткрытого рта брызжет слюна, сильные задние лапы, чуть подрагивая, впиваются в мягкую плоть шеи престарелого мужчины. Машину резко заносит вправо, но Гейдж уже не только не видит, что впереди маячит бордюр моста, но, пожалуй, ничего толком не соображает. В последний момент она выпрыгивает в открытое окно, а «линкольн», подобно сияющему черному снаряду, врезается в твердь бетона. Гейдж со страшной силой ударяется грудью о рулевое колесо, которое сминает, сплющивает ее…

Хэлстон невольно сглотнул, ощутив в собственной груди непонятный, странный сухой щелчок.

— А кошка вернулась? — пробормотал он.

Дроган кивнул:

— Примерно через неделю. Точнее, в тот самый день, когда хоронили Дика Гейджа. Да, она вернулась.

— Надо же, пережить автомобильную катастрофу. И это при скорости свыше шестидесяти миль в час? В это непросто поверить.

— Говорят, у каждой кошки по девять жизней. Тогда-то я и начал подумывать о том, что она прибыла ко мне из самого ада. Что-то вроде демона, посланного, чтобы…

— Чтобы покарать вас?

— Я не знаю. Но мне страшно от всего этого. Я кормлю ее, точнее, кормит женщина, которая приходит, чтобы здесь убираться. Ей она тоже не нравится. Она говорит, что такая кошачья морда, такая расцветка — это сущее проклятье. Божье проклятье. Я понимаю, она из местных, — старик попытался, было, улыбнуться, но это у него не получилось. — Я хочу, чтобы вы убили ее, — наконец проговорил он. — Вот уже четыре месяца как я живу с ней под одной крышей. В темноте она подкрадывается ко мне, смотрит на меня. Мне кажется, что она… выжидает. В конце концов я нашел подходы к Солу Лоджиа и он порекомендовал мне вас. Даже назвал вас как-то по-особому…

— Одиночкой? Сказал, что я предпочитаю работать автономно?

— Да. И он еще сказал: «Хэлстон еще ни разу не попался. Даже под подозрением не был. Как бы его ни крутило и ни швыряло, он всегда опускается на четыре лапы… как кошка».

Хэлстон посмотрел на старика, сидевшего в кресле-каталке. Неожиданно его сильные мускулистые пальцы нервно пробежали по кошачьей шее.

— Нет! — воскликнул Дроган и прерывисто вздохнул. Краска хлынула к его впалым щекам. — Нет… не здесь. Увезите ее куда-нибудь.

Хэлстон невесело улыбнулся, после чего вновь принялся медленно и очень нежно поглаживать голову и спину спящей кошки.

— Годится, — проговорил он. — Я принимаю этот контракт. Хотите, чтобы я представил ее тело в качестве доказательства?

— Господи Иисусе, нет! — с отвращением воскликнул старик. — Убейте ее, закопайте, что угодно! — Он ненадолго умолк, а затем повернул кресло в сторону Хэлстона. — Мне нужен только ее хвост, — проговорил он. — Я хочу бросить его в камин и наблюдать, как он будет гореть.

Хэлстон вел свой «мустанг» 72 года, под капотом которого билось изношенное и усталое сердце «студебеккера» 56-го. Машина была латаная-перелатаная, а ее выхлопная труба свисала к земле под углом двадцать градусов. Он самостоятельно переделал в ней дифференциал и переднюю подвеску, а кузов оснастил кое-какими деталями от других моделей.

Из дома Дрогана он выехал около половины десятого. Сквозь рваные облака ноябрьского вечера проглядывал холодный узкий полумесяц. Все окна в машине были открыты, поскольку ему казалось, что затхлый запах немощи и страха, царивший в доме, успел пропитать ему всю одежду, а это было чертовски неприятное ощущение. Холод был стальным и резким, словно лезвие остро наточенного ножа, и все же был намного приятнее тепла недавно покинутого им помещения. Мерзкая вонь и в самом деле быстро выветривалась.

У Плейерс Глен он свернул с основного шоссе и проехал по опустевшему городу, охрану которого нес один-единственный светофор-мигалка. Тем не менее, Хэлстон ни разу не превысил положенных тридцати пяти миль в час. Выехав за пределы города и оказавшись на шоссе номер 35, он, однако, решил дать чуть больше воли своему застоявшемуся «мустангу». Студебеккеровский мотор работал мягко, и его стрекот чем-то походил на урчание кошки, часом раньше лежавшей на коленях Хэлстона в доме старика. Он невольно улыбнулся при этом сравнении. Вскоре он понесся по занесенным снегом, замерзшим ноябрьским полям, кое-где покрытым остовами кукурузной стерни, делая при этом уже все семьдесят миль в час.