– Помнишь загадку про башню? – спросил он. Я прижалась ухом к его груди, и голос Адриана звучал откуда-то изнутри, словно гулкое эхо в пещере на берегу моря.

– Вроде бы.

– Про человека, который бросается вниз с полуразрушенной башни и, пролетев половину пути, вдруг кричит: «Не-е-ет!»

– Да, помню.

– Я знаю разгадку: это конец света. Мир погиб от ядерной войны или чего-то еще, потому и башня в таком состоянии. А этот человек – последний житель Земли. Поэтому он кончает жизнь самоубийством. Но когда он летит вниз…

– … то слышит телефонный звонок.

– Точно. Значит, не один он уцелел. И не нужно было лишать себя жизни.

– Как знать. А что, если тот, кто звонил, страшный зануда?

– Ну ты и вреднюга!

Когда двое людей, только что ставших любовниками, лежат в постели и один говорит другому «ну ты и вреднюга», обычно слова сопровождаются разнообразными прикосновениями, объятиями, щипками, поглаживаниями тех или иных округлостей; все это возбуждает, и вот уже нет сил противостоять голодной боли желания, с каждым мигом все более острого, пока его не утолишь. В тот вечер в Амстердаме события развивались именно так, пока я размышляла о самоубийце с башни. Бедняга, он был так бесконечно одинок. Хотя я и посмеялась над ним, но понимала его состояние. Прекрасно понимала, потому что сейчас мы с Адрианом тоже были единственными живыми людьми на Земле. Пережившими апокалипсис. И когда наши руки и ноги сплелись и мы сами слились воедино, заложники плоти, дрейфующие в море времени, то вновь на какие-то мгновения нам в тот вечер в Амстердаме было даровано бессмертие.

Когда, вернувшись в Мадрид, я позвонила загадочному Мануэлю Бланко (на всякий случай – из автомата) и сказала, что действую по поручению Ван Хога, в трубке воцарилась непонятная тишина. Теперь-то, узнав этого типа, я очень хорошо представляю, как он подобострастно вытянулся по швам, услышав шаги старика, но в тот момент мне ничего о нем не было известно, и я даже решила, что он бросил трубку.

– Алло! Вы меня слышите?

– Да-да, слышу, – прохрипел Бланко. – Так вы говорите, что звоните по поручению… гм-м… сеньора Ван Хога?

– Да. У меня есть письмо от него.

– Письмо от Ван Хога? – чуть ли не взвизгнул Бланко. – Мне?

– Ну, не лично вам… Это, можно сказать, рекомендательное письмо…

Сказав это, я почувствовала себя полной идиоткой. Нетрудно было догадаться, что мой собеседник – один из членов мафии или что-то в этом роде, который должен связать нас с преступным миром, и вот я вдруг вылезаю с какими-то рекомендательными письмами, словно хочу получить работу на колбасной фабрике. Смех да и только, а впрочем, кто знает, какие правила приличия приняты среди этого отребья.

– То есть сеньор Ван Хог подтверждает, что мы его… его друзья.

Бланко вздохнул.

– Чем же я могу быть вам полезен?

– Мы хотели бы просто с вами поговорить. Что, если нам выпить кофе в «Параисо»? Сегодня во второй половине дня вас устроит?

Его это устраивало, и ровно в половине пятого мы встретились у массивной стойки кафе. Едва взглянув на него, я поняла, что если Мануэль Бланко и имеет отношение к мафии, то довольно отдаленное. Это был маленький плюгавый человечек, явно моложе тридцати, с напомаженными волосами и физиономией кролика. Солидный, хорошего качества костюм сидел на нем просто ужасно и, казалось, достался ему в наследство от куда более дородного родственника: рукава пиджака доходили до пальцев, а брюки нависали гармошкой над щегольскими мокасинами. Из-за этого он напоминал ряженого или бедняка, взявшего напрокат дорогой костюм, чтобы присутствовать на похоронах богатого дядюшки. Он одарил нас подобием светской улыбки и повел глазами так, словно хотел рассмотреть собственные щеки. По-видимому, он пытался придать себе значительности и смотреть на нас свысока, но, поскольку был коротышкой, ему для этого пришлось вытянуть шею и запрокинуть голову.

Мы уселись на продавленный бархатный диванчик в дальнем углу кафе, где нас не могли подслушать, и ввели Бланко в курс дела. Узнав, чего мы от него хотим, он как-то сразу перестал важничать и почувствовал себя в своей тарелке. Более того, он явно обрадовался, думаю, ему польстило, что к нему обратились за помощью как к эксперту. Или что к нему вообще обратились.

– Хорошо. Очень хорошо, – сказал он в конце, самодовольно потирая руки. – Думаю, что ты… Ты не против, если я буду обращаться к тебе на «ты»?… Ты нашла именно того человека, которые тебе нужен. Н-да… у меня большие связи. И на самом высоком уровне. Это из-за моей работы. Ведь я, знаете ли, киллер. Правда, в последнее время мне пришлось заниматься другими вещами, но настоящая моя профессия – киллер.

– То есть убийца? – недоверчиво уточнила я: да поклянись этот мозгляк собственной матерью, все равно не поверю, что он способен убить хотя бы муху.

– Ну, разумеется, не такой убийца, который орудует ножом или чем-то там еще и проливает чужую кровь. «Киллер» по-английски означает «убийца», но это не одно и то же. Я экономический киллер. Но я вижу, вам незнаком этот термин (самоуверенный смешок, горделиво вскинутый подбородок). В мире больших капиталов и крупных международных сделок, где я… гм-м… вращаюсь, киллер – это специалист по конверсии предприятий. Нужно модернизировать фирму, в кратчайшие сроки сделать ее рентабельной и уволить половину персонала? Тогда нанимают киллера. Взять хотя бы норвежскую транснациональную корпорацию «Нильсен – Ольсен». Помните программу конверсии этой компании, которая закрыла все свои очистные предприятия на территории Испании? Так вот, эту работу выполнил я.

– Разве это не дело рук некоего Сарда? – возразила я, вспомнив ужасный скандал в связи с закрытием этих предприятий и фотографии, на которых демонстранты вздергивали на виселицу куклу с надписью «Сарда» на груди.

– Да, конечно, Сарда… Но я был одним из его помощников. В общем… можно сказать, правой рукой. Работать с Сарда одно удовольствие. Это первокласснейший киллер. Я многому у него научился. Помню первое собрание работников головного предприятия в Кадисе. Оно проходило на корабле, и собралось там не меньше тысячи человек И вот выходит Сарда и начинает втолковывать им, что мир изменился и продолжает меняться с головокружительной быстротой. Что на исходе столетия и даже тысячелетия нечего рассчитывать, будто все останется по-старому. Нет, у этого Сарда язык подвешен будь здоров. Он объяснил им, что с прежними представлениями давно пора расстаться. Что нелепо гордиться возрастом предприятия, а болтать о верности традициям – тоже глупая, изжившая себя идея. Что единственно важное сейчас – коммерческие цели и потребности фирмы, это единственно реальные вещи, поскольку в сегодняшнем мире революционной конкуренции ты или достигаешь своих целей, или перестаешь существовать, это же яснее ясного. Что бы они предпочли: чтобы рентабельная и оздоровленная «Нильсен – Ольсен», способная дать работу тремстам сотрудникам, продолжала существовать или чтобы на ее месте вообще ничего не было? Таким образом, нужно было уволить множество народу. Стариков, не сумевших приспособиться к новым временам. Бездельников, которых везде хватает. А заодно тех, кто все равно оказывается лишним, не будучи ни стариком, ни бездельником. Таков уж наш мир. Он перестал быть ареной борьбы между богатыми и бедными. Вопрос заключался уже не в том, будешь ли ты зарабатывать больше или меньше денег и возрастет или уменьшится прибыль предприятия, а в том, отыщется ли свободное местечко, чтобы можно было выжить. Мир внезапно сделался для нас очень маленьким, и места для всех не хватало. Его не было для рабочих, но точно так же не было и для фирм. Важные решения уже не обсуждались на переговорах между предпринимателями и профсоюзами. Реальные технологии и беспощадный рынок – вот кто устанавливал теперь порядок в ночлежке. Все это выложил в тот день Сарда рабочим «Нильсен – Ольсен». А когда закончил, сказал: «А сейчас позвольте дать вам один совет: улыбнитесь. Улыбаться очень полезно для здоровья, тогда и работа спорится, и человек чувствует себя гораздо лучше. Прошу вас, прислушайтесь к моим словам и улыбнитесь». Я тогда был еще совсем зеленый и, признаться, подумал, что после этого нас просто-напросто разорвут на куски: мы были там всего втроем, а напротив нас – тысячная толпа. Но все обошлось. Они даже не пикнули. Стояли молча и с почтением взирали на нас. Это был кульминационный момент. Теперь, надеюсь, вы поняли, сколько пользы может принести хороший киллер. И какую силу приобретает правда, когда ее четко излагают.