— Я вас помню. Вы нам попались навстречу, когда мы входили сюда, — сказала я.

— Я поговорила с вашей подругой, — произнесла женщина, отвинчивая пробку с бутылки вермута. — Я рассказала ей мою теорию насчет блэк-джека.

Я явно чего-то недопонимала.

— Вы здесь работаете?

Женщина издала звук, какой обычно издают куры в курятнике, и мне вспомнилась мать Лайлы, когда она обычно проливала что-нибудь себе на блузку — впрочем, это ее ничуть не смущало.

— Я бы не стала утверждать, что теория работает на все сто, — продолжала тем временем незнакомка. — Я пускаю на ветер все мои денежки и почти ничего не выигрываю. Как вы сами видите, сегодня здесь тихо, вот я и забрела сюда и увидела, что вы плачете, словно вам жизнь не мила. И вот я перед вами, своего рода наглядный пример. Я сейчас сделаю вам коктейль, который называется «Старый приятель». Кампари, вермут, бурбон по вкусу, и стоит только сделать глоток, как на вас тотчас станет любо-дорого посмотреть, можете убедиться.

Я посмотрела на женщину и узнала в ней и скучающую медсестру, и Адама, и тех мальчишек, что в четыре утра гоняли по площадке радиоуправляемые автомобильчики. Воистину потрясающее открытие — все мы немного чокнутые.

— Здесь был еще один тип, который мог бы послужить примером, — сказала я. — У него тоже имелась своя теория.

— У каждого из нас своя теория, — отозвалась женщина и принялась трясти шейкер. Было слышно, что она уже положила внутрь лед. — Этот ваш тип, что он вам сделал?

— Ничего. Просто испортил настроение, — сказала я. Лайла все не шла, и я уже начинала волноваться, вернее, пыталась решить, волноваться мне или нет, — но тут она появилась, словно этакое чудо, и прошествовала мимо кадок с растениями к нашему столику.

— У нас праздник! — произнесла женщина и добавила кампари.

— Я вернулась, да и вы тоже, — сказала Лайла, кладя зубную щетку назад в сумочку. — Аллисон, эта та самая женщина с теорией насчет блэк-джека. Мы с ней побеседовали по пути в туалет.

— Как вы знаете, — начала женщина, — у меня есть клетки с птицами, мне их подарил один молодой человек, который рисует разные вещи. Вам бы, девочки, наверняка понравился этот мальчик.

— Я уже давно завязала с мальчиками, — сказала Лайла. — За исключением Сидни Пуатье.

— Я как-то раз встречалась с ним, давно, еще в Голливуде, — отозвалась женщина. — Он не про вас.

Она повернулась ко мне, и в ее глазах сверкнули льдинки — блестящие, острые, красивые и недолговечные.

— Вам нужен мой птичий друг, — сказала она. — Он ведет себя отвратительно, как и его птицы, но вам наверняка нравятся такие, как он.

— Я говорила Аллисон, что ей нужен кто-то, у кого на уме исключительно конец света, — вставила слово Лайла.

— По-моему, ей нужен и тот, и другой, — сказала женщина. — Молодой художник, у которого на уме конец света.

— Даже будь он самым что ни на есть нормальным, я все испоганю, — сказала я. — Например, завербуюсь в военно-морской флот и уйду в плавание как раз в тот момент, когда он нуждается во мне, или же у нас с ним будет ребеночек, которого я по ошибке положу к себе в сумку. Я всегда умудряюсь отпугивать хороших парней и ложусь, как под пресс-папье, под плохих. Причем я точно знаю, что они хуже некуда, и все равно вожусь с ними. — Я положила палец на квадрат салфетки и потащила ее через стол словно баржу. — Уж такая я.

— Это ты верно сказала, — согласилась Лайла. Наш разговор ее взбодрил, это было заметно с первого взгляда. Когда она только-только заболела, в то время была популярна одна книжка про небеса. И пока Лайла томилась в больнице, я ночами не спала, отгоняя сон крепким кофе, и занималась тем, что всякий раз, наткнувшись в тексте на слово «небеса», заклеивала его липкой лентой со словом «Лас-Вегас». Порой, когда я одна, мне становится тепло на душе, и мне приятно думать, что моя мать сейчас в Лас-Вегасе и тоже думает обо мне. Вот и Лайла сейчас улыбалась точно так же.

— Так как вас все-таки зовут? — спросила она женщину.

— Пусть будет Глэдис, — ответила та.

— Хорошо, Глэдис, — сказала Лайла и положила мне на плечо руку. — Как-то раз Аллисон познакомилась с парнем по имени Адам, который сидел на «колесах». Однажды он постучал к ней в дверь, потому что ему позарез нужны были деньги. Он так и заявил: «Мне позарез нужны деньги». И знаете что сделала Аллисон?

— Угостила его вафлями, — сказала я. — А он все время твердил: «Мне позарез нужны деньги». Тогда я сказала ему, что, если он соберет все до единого листья у меня во дворе, я, так уж и быть, расщедрюсь и дам ему доллар.

— Это был даже не ее двор, — уточнила Лайла. — Ей просто хотелось посмотреть на него, когда он нагнется.

Глэдис рассмеялась и разлила по стаканам «Старый приятель». В свете ламп коктейль казался розовым.

— Мне нельзя, — сказала Лайла.

— Вот и я тоже так подумала, уж очень у тебя больной вид, — заметила Глэдис. — Но не переживай, дорогая. Как нам всем хорошо известно, женщина, перед которой стоит стакан с коктейлем, всегда привлекательна, независимо от того, пьет она или нет. — И Глэдис подняла своей бокал, чтобы произнести тост. — Хорошие времена уже не за горами.

— Не знаю, — позволила себе усомниться я. — Какие-то уж очень высокие горы, Глэдис. Как насчет «Смятения язычникам»? Мы этот тост учили в шестом классе.

— У Аллисон тогда был очередной бзик — мировая скорбь, — заметила Лайла. — Она бродила по коридорам точно призрак. У нее имелась теория на тот счет, что она должна носить мужские галстуки, но эта ее теория вступила в противоречие со взглядами, царившими в подготовительной школе имени Джина Ахерна, где мы учились. Другие ученики издевались над ней, а она в ответ на них орала. В общем, с ней было непросто.

— И что же тогда изменило все в лучшую сторону?

Я посмотрела на Лайлу и увидела подбородок ее матери, складку на лбу, такую же, как у ее матери, когда мы задерживались на улице дольше дозволенного и пробирались домой задворками. Вот и все, что от нее осталось. Какое-то время в колледже я снимала экспериментальное кино, если можно так назвать. Мы напивались, выдирали листы из нортоновской «Антологии поэзии» и дурацкими голосами читали их перед объективом видеокамеры моего отца. Фильмы предназначались для избранной аудитории, но, с другой стороны, разве мы не Избранный Народ? Что произойдет с нами? Что произойдет?

— Когда я встретила тебя, — сказала я ей, — вот тогда все изменилось.

— Птицы одного полета. — Лайла взяла меня за руку.

Глэдис неторопливо потягивала коктейль.

— А что стало с тем парнем, которому позарез нужны были деньги? — спросила она меня. — Он тебя как-то изменил?

— Он был большой ошибкой, — ответила за меня Лайла.

— Точно, — поддакнула я, но это не помогло, и я просто допила свой коктейль. Одно дело — простить себе собственную ошибку, но если ты уже заранее знаешь, что это ошибка, то как же тогда простить? Этот парень, Адам, оставил после себя спиральный шрам, пройдя напролом через мою жизнь; с другой стороны, что еще ожидать от того, кто приходит, неся в руках старые туфли? Я посмотрела на Лайлу — перед ней, не пригубленный, стоял бокал — и подумала, что у нас не бывало таких моментов, когда я пьяна, а она как стеклышко, до тех пор, пока она не забеременела, а тот человек не ушел из моей жизни.

— Он мертв, — сказала я.

— Он ничтожество, — поправила меня Лайла. — Даже хуже, чем ничтожество.

— Нельзя быть хуже, чем ничтожество, — сказала я. — Слава богу, он убил себя, не подумав обо мне. Просто сбросил меня, как змея кожу.

Этот разговор мне хорошо знаком. Можно беспечно чесать языком, и в то же время вам хочется, чтобы ваши слова что-нибудь да значили.

— Послушать его, так получается, что для него не было большего счастья, чем заглянуть мне в глаза. Можно подумать, он в них заглядывал! Я же, бывало, ночи напролет как ребенка прижимала его к себе, чтобы с ним, не дай бог, ничего не случилось. Что ж, с ним действительно ничего не случилось. Мне казалось, что я его оставлю себе, потому что у каждого должна быть настоящая любовь, а он просто лег в ванну и отдал концы, потому что его терзала совесть, вот только почему она его терзала, мне никогда не узнать. Шесть лет. Я еще подумала, что то же самое у меня будет с Лайлой, но это случилось, когда та еще только залетела, а не заболела. «Будь что будет», — обычно говорили мы с ней. «Будь что будет» или «Пропади все пропадом».