Брат потерпел поражение. Для Маркуса эта мысль была непереносима. Ему необходимо было — и он понимал, насколько глубоко эта потребность уходит корнями в детство, — видеть Карла могущественным. Он сам жил этим могуществом, даже когда осуждал его, возможно, особенно когда осуждал. Ведь он уже давно свыкся с мыслью, что Карл — мудрец, пусть темный, но мудрец. Мрачная философия Карла ранила его, как лезвием, правдой. Правда всегда так или иначе ранит, вот почему мы так мало знаем о ней. Правда Карла была сродни агонии. Можно ли такую правду перенести, а если нельзя, то правда ли она? Карл жил ею, возможно, был сведен с ума ею, возможно, умерщвлен ею. На Маркуса лишь дохнуло этой правдой — и он в страхе отпрянул. Но и дуновения хватило, чтобы он понял: в своей книге он движется по ложному пути. Он воображал, что у него есть время учиться у Карла, помогать Карлу. Неожиданный конец оставил его в болезненном изумлении, с вновь вернувшимися сомнениями. Не тщетно ли все это, страсть Карла и его собственные размышления? Разве смерть не доказала это? Может, всякая смерть доказывает тщету страстей и размышлений?

Большой мебельный фургон стоял около дома. Погрузка уже заканчивалась. Маркус уныло стоял в стороне и наблюдал. Он узнавал вещи, которые когда-то наполняли отцовский дом. Вещи, вещи — они переживают нас и переходят на подмостки, о которых нам не дано знать. Его задело, что Мюриэль не посоветовалась с ним, как распорядиться мебелью. Ведь не все должно было переехать в Бромли. Она также ничего ему не предложила на память о Карле. Теперь казалось, что это именно Карла упаковывают и поспешно увозят прочь. Тайна Карла стала маленькой, как скамеечка для ног.

Дверцы фургона с лязгом закрылись. Водитель взобрался на сидение. Фургон медленно отъехал. Большая квадратная тень пробежала по красному кирпичному фасаду и коснулась основания башни Рена. Дверь дома осталась открытой, и с того места, где стоял Маркус, виден был пустой зал. Дом превратился в пустую скорлупу, и его загадочное пространство должно было смешаться с прозрачным воздухом. Все это вскоре останется только в памяти. И в самом деле, под робкими лучами солнца дом уже становился похожим на воспоминание. Он казался ненастоящим, как цветной слайд в темной комнате. «Не войти ли», — думал Маркус. Но он боялся войти. Он не сомневался, что Мюриэль и Элизабет еще в доме.

Пока он ждал и гул строительной площадки рекой плыл над ним, еще одна тень упала рядом. Подъехало такси. Шофер вышел, подошел к отворенной двери и позвонил в колокольчик. В опустевшем доме звук прокатился непривычно громко. Маркус ждал. Изнутри донеслось эхо медленных, странно тяжелых шагов. Потом он увидел — в дверях показались две девушки и как бы замерли на мгновение. Они соприкасались головами, их тела как будто были переплетены. Потрясенный, Маркус понял: Мюриэль держит Элизабет на руках. Шофер подбежал к машине. Элизабет робко коснулась ногами земли. Маркус увидел ее лицо, вытянутое, бесцветное, наполовину скрытое волосами, блеснувшими на солнце зеленоватым оттенком потемневшего от времени серебра. Лицо нимфы — он знал его и в то же время как будто видел впервые. Большие синевато-серые глаза заморгали болезненно от яркого света и остановились на нем равнодушно, без интереса. Ей помогли забраться в такси. Мюриэль последовала за ней, и дверца захлопнулась. Такси тронулось с места, проехало осторожно по строительной площадке и исчезло в узком лабиринте города. Элизабет его не узнала.

Маркус вздохнул и на какое-то мгновение почувствовал, как бьется сердце. Потом, почти не давая себе отчета в том, что делает, подошел к двери и вошел в дом. Там больше не было ни ловушек, ни призраков. Те, кого он боялся, ушли. Девушки понесли куда-то в иное место свое загадочное единство, свою бледную непроницаемость. И он, он перестал существовать. Пылало великое пламя, но вот светильник, горевший в центре, потух — и свет медленно начал гаснуть. Застарелый страх померк, а с ним и любовь должна была либо тоже померкнуть, либо стать неузнаваемо новой. Неудержимая сила человеческой жизни наверняка и в этом случае даст росток, который, как всегда, окажется ярче смерти.

Маркус стоял посреди зала. Ему вдруг стало не по себе. Кто-то есть рядом, кто-то смотрит, перемещается. Краем глаза он заметил чью-то тень. Это был Евгений Пешков. Увидев Маркуса и сочтя, что тот его не заметил, он скрылся под лестницей. Маркусу захотелось окликнуть его, но он передумал. Ему стало немного досадно, что Евгений прячется от него, хотя у него никогда не было стремления подружиться с отцом Лео. Может, дать ему немного денег, скажем, фунт? Возможно, девушки забыли это сделать. Но он сразу отверг эту мысль. На сегодня все, что им остается, это — избегать друг друга, не узнавать друг друга, пристыженно отворачиваться друг от друга.

Маркус пошел наверх по ступенькам. Он старался ступать тихо, но шаги все равно отдавались негромким эхом. «Вот и кабинет Карла», — подумал он, подойдя к какой-то комнате. Из распахнутой двери падал солнечный свет. Комната была совершенно пуста, и пыль толстым слоем уже успела покрыть пол. Ничто здесь больше не напоминало ту темную пещеру, где он в последний раз видел брата живым и где Карл нанес ему удар, показавшийся несомненным знаком любви. Действительно ли это была любовь? Он предпочел не вдумываться.

Он подошел к окну. Шпили городских строений посверкивали на солнце, как будто крохотные звездочки загорались на них то здесь, то там. Маркус начал думать о Джулиане. Он увидел его отчетливо, как давно не видел — грациозным, совсем юным мальчиком. Они любили его. Они любили друг друга, все трое. Теперь и Карл ушел, отдалился так быстро, словно спешил отыскать путь к Джулиану там, в далекой стране юности. Остался только он, Маркус, отягощенный этими смертями, этими жизнями. Теперь только внутри него все то, что было когда-то в них неповторимого, жило и разрасталось.

Позади раздался какой-то шорох. Он резко обернулся. В дверях стояла женщина. На ней было элегантное синее твидовое пальто, пушистые, тронутые сединой волосы выбивались из-под крохотной синей шапочки. Она появилась так неожиданно, стояла так неподвижно, смотрела с таким изумлением, что Маркус невольно подумал: это призрак. Она сделала какое-то движение. Эти широко расставленные, восторженные глаза… Такие знакомые. И вдруг отозвалась память.

— Антея!

— Маркус?

— Не верю своим глазам! Откуда ты? Ты нисколько не изменилась.

— И ты не изменился, ни капли!

— Но где ты пропадала все эти годы? И что ты здесь делаешь? Вот уж кого не ожидал здесь встретить.

— Я работаю в этом районе. В социальной службе, психиатр.

— Социальный работник, психиатр! Но почему же мы с тобой не встретились раньше, почему я о тебе ничего не слышал?

— Ну, может, и слышал. Миссис Барлоу — это я. Ты же не знал мою фамилию по мужу.

— Боже правый, так вот кто такая миссис Барлоу!

— Да, та самая ужасная особа!

— Ну что ты, что ты! Антея, ты все еще в коммунистической партии?

— Нет. Но и христианкой меня, честно говоря, не назовешь. Сейчас я ближе к буддизму.

— Но почему ты не давала о себе знать? Понимаю, что это было так давно…

— Так давно, что стоит задуматься: ворошить ли прошлое? А вообще-то я только недавно вернулась в Лондон. И с тех пор занималась одним необычным делом. Понимаешь, это имело отношение к Карлу…

— Карлу?

— Да. Епископ настоятельно просил меня увидеться с Калом и составить отчет о его здоровье. Но все должно было оставаться в тайне. Мне следовало явиться как бы по делам прихода. Епископ очень беспокоился…

— Удивительно, что епископ попросил именно тебя. Что за совпадение…

— Это не совсем совпадение. Епископ знал, что я знакома с Карлом. Он счел, что это намного облегчит задачу. О, епископ знает все о нас, смертных!

— Но до чего странно. Карл был страстно влюблен в тебя когда-то, ты знаешь? То есть все мы были влюблены, Джулиан, я… Ты доставила нам столько тревог!