Гретхен перечитала статью, исправила опечатки, впечатала свое имя и рубрику — «Воспоминания» — в верхнем левом углу. В верхнем правом проставила номера страниц и скрепила их. Закончив, села за стол, держа в руках статью. Она получилась на двадцать восемь дюймов, самая длинная из всех ее произведений. Не глупость ли все это? Не спросит ли себя мистер Деннис, зачем он ее нанял? Может, смять бумагу, выбросить в корзину, выйти в раскаленный полдень и оправиться в кафе, скрести, мыть и забыть о…

Заскрипел пол. На ее стол упала тень.

— Дай-ка взглянуть, Гретхен. — Мистер Деннис протянул руку и взял статью.

Он всегда читал быстро. Но эти минуты — две-три, не больше — тянулись бесконечно. Закончив, он кивнул, подошел к своему столу и сказал через плечо, как бы между делом:

— Хорошо, Гретхен, я пошлю это по телеграфу. С твоим именем.

Она замерла… По телеграфу… ее статья пойдет по телеграфу…

Гретхен надела голубое платье из шерстяного крепа — лучшее зимнее платье с гофрированной юбкой, тяжелой, как одеяло. В нем она задохнется от жары, но темных летних платьев у нее не было. Имелась пара белых лодочек на лето и пара темно-синих для зимы. Надеть зимние туфли? Содрогнувшись, она примерила темную пару. Нацепила темно-синюю соломенную шляпу, тщательно выдернув пучок желтых перьев. Зачем люди надевают на похороны темное? Показать, что они несчастны? Трудно сказать. Но так делали все. Забавно. Как муравьи, что ползут на муравейник. Интересно, похожа она на муравья? Поступая, как все, потому что иного не знает? Этот вопрос она припрятала, чтобы потом поразмыслить над ним.

Бабушка ждала в гостиной. Она надела свое лучшее темно-синее шелковое платье и голубую соломенную шляпу. Седые косы были тщательно уложены короной. Обычно, когда они шли в церковь, ее голубые глаза живо горели, а пухлые щеки розовели от нетерпения. Сегодня на ее бледном и измученном лице проступил возраст, а плечи согнулись. В руках она держала керамическую чашу, закрытую вощеной бумагой.

— Я приготовила фруктовый салат. Барб с тетей в доме Татумов, и, думаю, надо отнести его туда. Не знаю, придут ли к ним люди после похорон… — Ее сумочка и перчатки лежали на столе у входной двери.

Гретхен взяла чашу. Убийство все изменило. Убийство превратило Фей Татум из женщины, на которую смотрели подозрительно из-за того, что она художница, в дурного человека. По крайней мере, так на нее смотрел преподобный Баярс. А сколько еще людей в городе думали так же? Бабушка приготовила салат, потому что всегда так делала, когда кто-нибудь умирал. Она готовила еду и приносила скорбящей семье, и после похорон все собирались в доме и ели, разговаривали, смеялись и плакали. А сегодня все было иначе, и даже измученная солнцем Арчер-стрит с двумя чужими машинами на изрезанной колесами дорожке у дома Татумов была другой. Забрызганный грязью зеленый седан уткнулся носом в поленницу. За ним сверкал свежей полировкой еще один, ослепительно черный.

Пылающий зной давил невыносимым грузом. Каждый клочок тени под толстолистыми дубами дарил благословенную передышку от жары. Гретхен одной рукой держала чашу, другой поддерживала за локоть бабушку. Та шла медленно, ей с трудом давался каждый шаг. От дома Татумов до места похорон было еще три квартала. Сможет ли бабушка пройти этот путь пешком? Мысль извивалась в сознании, темная и уродливая, как щитомордник, скользящий по красноватой глади озера. Страх за бабушку обдавал холодом, несмотря на волны обжигающего жара, накатывающие, словно от костра. Бабушка всегда ходила с достоинством и могла дойти куда угодно, даже две мили до фермы кузины Хильды. Сегодня ее ноги налились свинцом, как у старой-престарой женщины.

Ржавая калитка Татумов так и висела на одной петле. Заброшенный двор, казалось, зарос еще больше, а дом еще больше обветшал. Входная дверь была открыта. Гретхен пошла вперед, подняла руку, но дверь распахнулась прежде, чем она успела постучать.

Дверь открыла Барб. Она была так бледна, что ее лицо казалось покрытым белилами, словно у клоуна. На ней тоже было темное платье и шляпка, а в руке она крепко сжимала перчатки. Она не сказала ни слова. Воспаленные глаза ничего не выражали. Казалось, что лицо было вырезано изо льда, твердое, серое, застывшее.

Как ни хотелось Гретхен развернуться и убежать, оставить за спиной боль Барб и эту квадратную комнату с ее грузом воспоминаний, она вошла в дом.

Бабушка поднялась по ступеням, тяжело дыша. Подошла к Барб, крепко обняла и прижала к себе.

По деревянному полу застучали шаги.

— Входите. Я Дарла Мюррей, сестра Фей. Барб, что за манеры! Представь мне наших гостей. — Дарла Мюррей говорила резко. Лицо казалось утяжеленной версией лица Фей, а годы скрыли его тонкую артистическую форму. Она тоже, вероятно, была бы красивой, если бы не холодные неподвижные зеленые глаза. Мелкие, глубокие морщины трещинами пролегли на лице и заключили в скобки плотно сжатые губы.

Бабушка еще раз потрепала Барб по плечу.

— Миссис Мюррей, мы соседи Фей и Клайда. — Она произнесла его имя с вызовом. — Это моя внучка, Гретхен. Она принесла салат.

Миссис Мюррей взмахнула пухлой рукой с ярко-красными ногтями.

— Можете поставить в кухне. Очень мило с вашей стороны. — В тоне не слышалось благодарности. — Не знаю, понадобится ли нам что-либо. Некоторые принесли посуду, но я собираюсь отправиться домой сразу после похорон. — Она метнула взгляд на Барб. — А ты должна все приготовить для переезда в дом священника. Я могу задержаться лишь на несколько минут после того, как все закончится, поэтому если не хочешь оставаться здесь одна, шевелись побыстрее. Одной из нас надо запереть дом. — Она холодно оглядела гостиную. Сейчас везде был порядок, ни бутылок из-под колы, ни разбросанных журналов или крекеров. Все вычищено и расправлено, на ковре ни морщинки. Ничто здесь не напоминало ни о беззаботной жизни, ни о мучительной смерти.

Барб повернула измученное лицо к Гретхен.

— Я отнесу салат. — Она взяла чашку и захромала к кухне.

Миссис Стил с торжественным выражением на милом лице выглянула из-за большого черного начеса Люсиль Уинтерс, чтобы помахать в знак приветствия. В углу незнакомый Гретхен старик разговаривал с миссис Крейн. Та сжимала и прикладывала к глазам платок, но в гостиной не было той толпы друзей и родственников, что обычно собирается на похороны.

Бабушка прошла мимо миссис Мюррей. Гретхен заторопилась к кухне. Не хотелось думать о том, что бабушка стоит сейчас как раз на том месте, где лежала Фей Татум.

Барб стояла в дверном проеме на заднем крыльце, прислонившись к косяку и глядя на груду холстов и мольберт с незаконченной картиной.

— Барб, — мягко позвала Гретхен.

Барб оглянулась так, будто все тело у нее болело. Она безразлично поглядела на Гретхен, лицо ее отяжелело от горя и отчаяния.

— Папа не пришел домой. Они похоронят маму, а его нет. Тетя Дарла говорит, — она глубоко вздохнула, и плечи ее задрожали, — мол, чего мама ожидала, ни один мужчина не станет терпеть… — Она закрыла лицо руками. — Боже, почему я не умерла. Так и папа подумал. Так он и подумал и…

Гретхен бросилась к Барб, едва сдерживая слезы.

У двери кто-то резко хлопнул в ладоши.

Барб вскинула голову. Ее глаза горели.

— Пора идти. — Тетя Барб поправила шляпу и опустила короткую вуаль. — Перчатки у тебя с собой? Пошли, девочка.

Барб пошла было через кухню, но резко повернула и заковыляла обратно к крыльцу.

Миссис Мюррей уперла широкие ладони в бока.

— Что это ты задумала…

Барб прошла в дверь, крепко прижимая к себе кисть для рисования.

— Ты не можешь ее забрать…

— Я ее заберу. — Она решительно пошла к двери, остановилась возле Гретхен. — Вы с бабушкой посидите с нами, да? И поедете в машине? Там есть место, вполне достаточно. — Голос ее дрожал. — Только я и тетя Дарла. Пожалуйста, Гретхен, скажи, что и вы поедете.