Нынешний партийный секретарь села Ли Маньгэн в 1956 году демобилизовался и был направлен на административную работу в свой район. Подойдя к знакомой переправе, он заметил на берегу девушку, которая сидела рядом с корзиной свежевыстиранного белья и смотрела на резвящихся в воде рыбок. Ли Маньгэн увидел лишь нежный овал красивого лица, отраженного в речной глади, и его сердце тотчас сладко заныло. Он не помнил в родном селе такой красавицы, уж не дух ли лотоса встретился ему средь бела дня? Впрочем, он не верил во все эти сказки, а подошел и стал разглядывать отражение, которое так восхитило его.

Увидев, что рядом оказалось еще чье-то лицо, девушка вздрогнула, покраснела и сердито шлепнула ладонью по воде, разбив отражение на тысячи брызг. Потом она вскочила, повернулась и застыла в изумлении. Замер и Ли Маньгэн. Наконец они оба с трудом разжали губы:

– Юйинь! Это ты? Как выросла!

– Ой, Маньгэн? Вернулся все-таки…

Они знали друг друга с детства. Ли Маньгэн был сыном перевозчика, и Ху Юйинь часто бегала с ним в горы собирать грибы, хворост или ростки молодого бамбука. Там они нередко обменивались шутливыми песенками. Скажем, Ху Юйинь пела:

Ли Маньгэн откликался:

Долго они так поддразнивали друг друга. Иногда Ху Юйинь сердилась:

– Безобразник! Нужны мне твои платки и паланкины!..

Но когда Ли Маньгэна забрали в армию, Ху Юйинь, стыдясь и краснея, уже не без удовольствия вспоминала слова о цветистом паланкине.

Сейчас друзья детства стояли на каменной плите причала, смущенно опустив головы. Ху Юйинь рассматривала свои матерчатые туфли, а Ли Маньгэн – кеды, которые ему выдали в армии. Солнце было в самом зените, птицы на ветках лениво покрикивали, а перевозчик – отец Ли Маньгэна – лежал в тени на другом берегу и то ли спал, то ли притворялся спящим.

– Юйинь, какие у тебя руки нежные, будто и не работаешь вовсе… – выдавил из себя Ли Маньгэн и тут же пожалел об этом, чувствуя, что сказал невпопад.

– Ну что ты, целыми днями работаю! Ни зонтика, ни шляпы не ношу, а вот почему-то не загораю. А на руках даже мозоли есть! Если не веришь, посмотри… – еле слышно, будто для себя самой, проговорила девушка. Обиженно надув губки, она протянула ладони – вернее, почти протянула. Ли Маньгэн заискивающе усмехнулся и тоже вытянул руку, пощупать мозоли, но не посмел дотронуться. Наконец, набравшись храбрости, от волнения округлив глаза, он спросил:

– Юйинь, у тебя..?

Девушка сразу поняла его, точно по волшебству.

– У меня никого нет, – произнесла она и повторила: – Никого…

Ли Маньгэну показалось, что мундир становится для него тесным.

– Юйинь! – воскликнул он дрожащим голосом и, раскинув руки, хотел обнять ее, но она уклонилась и даже отступила на шаг. На глазах ее выступили слезы, как у обиженного ребенка.

– Ладно, ладно, не буду, – забормотал Ли Маньгэн. Вместе с нежностью у него вдруг появилась потребность заботиться о ней. – Ты иди домой, а то родители, наверно, заждались, будут волноваться. Кстати, передай им большой привет!

Ху Юйинь взяла корзинку с бельем и благодарно кивнула.

– Спасибо, передам. Родители-то у меня уже старые, болеют все время…

Лодка с того берега начала медленно приближаться.

– Я загляну на днях? – полувопросительно сказал Ли Маньгэн. Девушка снова кивнула, да так энергично, что подбородком коснулась рубашки на груди. С корзинкой в руках, украдкой оборачиваясь, она стала подниматься по каменным ступеням причала.

В район Ли Маньгэн вернулся весь сияющий. Тогдашний секретарь райкома Ян Миньгао, местный уроженец, любил таких парней. Из двадцати с лишним молодых работников райкома и райисполкома он больше всего выделял именно Ли. Сразу было видно, что у этого юноши и корни крепкие, и нутро здоровое: честный, чистый, закаленный армией, получивший за пять лет службы четыре награды. В то время районы упразднялись, а укреплялись уезды и волости. Ян Миньгао выдвигали в секретари уездного комитета, и он поставил перед укомом вопрос о том, чтобы сделать Ли Маньгэна начальником и одновременно партийным секретарем большой горной волости. Орготдел укома уже вызывал Ли для беседы, теперь ожидалось только официальное назначение.

Тем временем любимая племянница Ян Миньгао, работавшая в уездном отделе торговли, была прислана с инспекцией в район. Естественно, что она часто обедала у своего дяди, а тот – не знаю уж, случайно или сознательно – каждый раз приглашал на эти обеды Ли Маньгэна. Ли слыхал, что племянница секретаря райкома не страдала излишней строгостью нравов и поглощала мужчин, как обезьяна кукурузные початки. На первом же обеде он заметил, что одевается она по-западному, но любит снимать свою желтую шелковую накидку и оставаться в цветастой кофточке без воротничка и рукавов. Ее обнаженная шея и круглые белые руки выглядели весьма соблазнительно, а соски на высокой груди торчали под кофточкой словно пуговицы. Даже Ян Миньгао, который долгие годы вел чинную жизнь руководящего работника, иногда с интересом поглядывал на прелести племянницы и еле заметно усмехался.

Как всякая бывалая женщина, Ли Госян говорила очень свободно – вернее, не говорила, а почти пела – и дерзкими глазами ощупывала все тело гостя, точно стремилась похитить его душу. Женщины никогда так не смотрели на Ли Маньгэна, поэтому он, опустив голову, заливался краской и считал своими ногами ножки стола и табурета. Вскоре они выяснили, что оба носят фамилию Ли, только у нее она произносится в глубоком тоне, а у него – в поднимающемся[11]. Проводив племянницу, Ян Миньгао с улыбкой спросил молодого человека:

– Ну как?

– Что «как», товарищ секретарь? – недоуменно переспросил Ли Маньгэн.

Ян Миньгао поморщился. Да, перед быком бесполезно играть на лютне[12]! Парню давно за двадцать, успел отслужить в армии и демобилизоваться, а ничего не соображает.

Только что здесь была молодая женщина, похожая на цветок, а он разинул рот и не понимает, о ком его спрашивают! Пришлось с ним серьезно поговорить, что уже было немалым унижением для секретаря райкома. Другие молодые люди в такой ситуации поставили бы перед начальником бутылочку доброго вина, а сами пили бы воду с его ног… Но Ян Миньгао решил пренебречь подобными пустяками. Совместив обязанности начальника, дяди и свата, он детально обрисовал служебные перспективы обоих молодых людей, привлекательность их союза, будущее их семьи. Со своей привычкой к руководящей работе он говорил обо всем этом так, будто ставил перед подчиненным государственную задачу, спрашивая время от времени: «Ну, понятно?» Он никак не ожидал, что подчиненный, пряча глаза и заикаясь, вдруг выдавит из себя:

– Большое вам спасибо за заботу, но дайте мне хотя бы несколько дней, чтобы как следует подумать…

Это не понравилось секретарю райкома, и он еле сдержался, чтобы не отчитать дерзкого зазнайку: начинающий работник, а корчит из себя чуть ли не лауреата дворцовых экзаменов, который в старые времена имел право жениться на дочери канцлера!

Воспользовавшись служебной оказией, Ли Маньгэн тут же отправился в Лотосы. Как он договорился с Ху Юйинь о свидании и где оно произошло – на тех же темных каменных плитах причала или нет, – мы не знаем, но только на сей раз они вполне ясно условились о свадьбе. К сожалению, в то время существовал порядок, определенный неизвестно каким документом, согласно которому член партии или даже беспартийный активист был обязан докладывать о своем намерении вступить в брак и получить на это официальное одобрение. Таким способом оберегалась классовая чистота общественных отношений. Поэтому через несколько дней, как и обещал, Ли Маньгэн отправился к секретарю райкома и честно доложил ему о своих намерениях.