Шарлотта, не буду нарушать ваши игры в решение эзотерических загадок историей о правой ноге Декарта. В ночь с 10 на 11 ноября 1619 года ему приснился сон, первый из трех, после которых он сформулировал принципы рациональной философии. В ту ночь, во сне, на философа навалилась такая слабость, что он едва мог продвигаться по улице. Чтобы не упасть – вдруг налетел сильный ветер, – продвигался согнувшись, держась за стены и прихрамывая. Правой стороной тела овладела странная немощь, недававшая выпрямиться. Декарт с удивлением глядел на других людей. Несмотря на ураган, они двигались уверенно, прямо, твердо ступая обеими ногами и не хватаясь за стены домов.

У Габриэли склероз, она забывает, где назначила встречу. Томас уедет и забудет обо мне – тоже своего рода склероз. Михал занят только собой, гуляет в одиночестве или сидит, забравшись под плед, забыв обо всем на свете, кроме сигарет. Ксавье неприкасаем. Раньше он впадал в ярость, когда его отвлекали от рисования карт, теперь просто не реагирует. То увеличивает, то уменьшает свое таро, пишет с его помощью дневник. Каждую ночь рисует одну вымышленную карту от себя, символизирующую прошедший день, уходящую ночь. Забросил все свои обязанности – счета, налоги, стопку документов, которые нужно регулярно заполнять, высылать, платить, чтобы насытить парижских чиновников. Под кроватью обнаружились старые письма, даже не вскрытые, среди них – просроченный счет за электричество. К счастью, я успела оплатить его прежде, чем нам отключили свет. Напоминания, предупреждения, наконец, самое последнее предупреждение судебного исполнителя, требующего квартплаты, затем его неожиданный визит. Я отдала норковую шубу и пятьсот франков. Он ушел, но вдруг снова вернется? Я рисую возле Бобур портреты по восемьдесят франков. Михал иногда приносит откуда-то деньги. Кто кому платит и за что? Ксавье Михалу за позирование, Михал нам за угол для ночлега. Мы сдаем Томасу квартиру, он дает раз в две недели чек на тысячу пятьсот франков, к тому же покупает еду.

– Габриэль только что ушла. – Томас паковал чемодан. – Она ждала два часа. – Швейцарец сосредоточенно складывал полотенца. – Ты очень бледная, что случилось?

– Не знаю, каждый месяц такое кровотечение, может, у меня там рана? – И я закрылась в ванной. Отвернула медный кран. Посмотрела в зеркало – зубы чистые. Закрыла воду и побрела в спальню.

Пришел мокрый Михал. Не снимая куртки, не вынимая изо рта влажной сигареты, уселся за стол и принялся рассматривать покрытую разными оттенками серого палитру Ксавье.

– Приглашаю вас завтра утром в Ле Мазе. – Томас закончил увязывать пачки с книгами.

– Завтра я хочу выспаться, а после обеда провожу тебя на вокзал, – сонно сказал Михал.

– Шарлотта, ты ложишься? – удивился Томас. – Не посидишь еще с нами? Я приду пожелать тебе спокойной ночи.

– Спокойной ночи. – Я нырнула в мягкую постель, словно в бассейн с сапфировой, нагретой солнцем водой.

Мы просидели в Ле Мазе час. На прощание Ксавье подарил Томасу специально для него нарисованную карту таро. Серо-синий фон, посередине красная полоска.

– Это твой архетип, – объяснял он. – Симметрия, ты симметричен, находишься посреди всего, что тебя окружает.

– Я симметричен? Относительно чего?

– Себя, нас. Помнишь, ты рассказывал историю о драконе и ангеле, которые друг с другом сражаются, но также друг друга и охраняют? Эта красная черта – рана дракона или огненный меч ангела.

– Этот багряный цвет и в самом деле напоминает мне шрам.

– И правильно, Шарлотта, симметрия зарубцевалась, из нее показалась жизнь – рана и смерть – подсыхающий шрам. – Глаза у Ксавье блестели. Он сунул трясущиеся руки в карманы. – Ты, Томас, уходишь в монастырь. Глядя на эту карту, вспоминай, что ты симметричен по отношению к себе, к Богу, к Его образу, подобию и тени.

Томас вложил карту в блокнот с адресами.

– Жизнь, смерть, преходящая симметрия, – перечислял он. – Знаете, что значит «мазе»?

– Кафе, пассаж от улицы Сент-Андре дез Ар до бульвара Сен-Жермен. Что еще? – вспоминала я.

– По-арабски, по-еврейски слово «мот», «мат» означает «смерть». «Мазе» – значит «мертвый».

– Хочешь сказать, что прощаешься с нами навсегда? – Меня нервировала невозмутимость Томаса, напротив которого сидел донельзя взвинченный Ксавье.

– Вовсе нет, приезжайте ко мне. В монастыре есть гостевые комнаты, я буду вам очень рад.

Ксавье пошел заказать еще пива.

– Ты, святой, начинаешь новую жизнь. Бывшая любовница с мужем должны навещать тебя в монастыре. Неплохая шутка, я бы с удовольствием съездила тебе по морде.

– Я не начинаю, Шарлотта, новую жизнь, я заканчиваю старую. Пощечина стала бы окончательным завершением моего пребывания среди вас. Пощечина – хорошее начало сцены в фильме.

Я поставила свой стакан, расплескав пену.

В Ле Мазе вошел Брайан.

– Мы к вам! – крикнул он, помогая Ксавье нести бутылки. – Один стаканчик – и пойду играть. – Он положил на стул гитару.

– Без пятнадцати двенадцать, я побежала в Бобур. – Я допила пиво. – Сейчас начнут подходить туристы. – Я встала и взяла со стола папку с бумагой.

Томас встал, несколько раз поцеловал меня и на мгновение прижал к себе:

– Спасибо за все.

– Ксавье, я буду дома в восемь, – помахала я им на прощание.

Перед Бобур открыл свою лавочку «Оркестр Банана»: негр в желтой строительной каске, который колотит палкой по развешенным на проволоке бутылкам или раздавленному банану, громко выкрикивая:

– Лучший на свете «Оркестр Банана» – это я!

Вокруг аплодирует толпа зевак, неистовствующая от восторга, когда для разнообразия негр бьет не по бутылке, а себя по каске. Сегодня «Оркестр Банана» надел бумажный колпак, вроде ку-клукс-клановского капюшона, а на плечи накинул белое с желтым полотенце. Рассуждая с достойным видом о любви, братстве, мире во всем мире, он поливал любопытных водой из бутылки.

– Не бегите от меня, эта вода святая! – кричал негр.

Затем настал черед главной части импровизированной службы – сбора денег:

– Несколько франков, доллар для Папы Римского, пожалуйста, – обходил он толпу, позвякивая монетами на подносе.

Я сидела, бесцельно разглядывая «Оркестр Банана». Кто-то потянул меня за косу.

– Габриэль? Откуда ты здесь?

– Томас объяснил, где тебя найти. Как работа?

– Нарисовала одного японца, «Оркестр Банана» заканчивает свое шоу, сейчас появятся клиенты.

Мы болтали, обходя молчанием несостоявшуюся встречу. У Габриэли был такой вид, словно ей хотелось взять карандаш и нарисовать мой портрет. Заглядевшись, она прерывала разговор в середине фразы, а потом с трудом припоминала, о чем шла речь.

– Пойдем ко мне, – даже не предложила, а скорее приказала она.

Сидя на тахте в стиле «модерн», я листала журналы. Габриэль медленно пересекла холл, рядом, скользя по паркету, топал пекинес Чау. Хозяйка закрыла у него перед носом стеклянную дверь гостиной. Чау недовольно тявкнул и побежал в одну из комнат.

– Выпей. – Она подала мне стакан чего-то желтого и густого.

– Ликер? – пригубила я.

– Это поможет, выпей.

Мы болтали, грызли крохотные печеньица. Я чувствовала себя все более странно. Казалось, я распадаюсь на две половины, до самой разделительной линии мозга. Одна часть меня засыпала, другая сосредоточилась в какой-то болезненной точке, никак не находившей себе места. Сонная половина видела Габриэль, сливавшуюся с портретами в позолоченных рамах за ее спиной. Тени деревьев за окном оживляли лица на картинах. Губы Габриэли шевелились одной и той же размытой светотенью.

– Полчаса. – Она взглянула на часы. Взяла со стола папку с бумагами. – Письмо от Томаса, ах нет, извини, это твое вчерашнее письмо ко мне, – перебирала она конверты. – Вот, – подала она мне сложенный листок.

Я читала в полусне.