— М-мокрый же ваш лес, ну и ну! — произнес свежий и резковатый голос, в то время как капюшон отряхивался с беззастенчивостью молодого пса, обдавая брызгами Гранжа; затем вдруг вздернулся подбородок, ласково и приветливо, и, как губам, протянул дождю обнаженное лицо — глаза же при этом смеялись.
— Будет лучше, если мы пойдем вместе, — вновь заговорила она тоном, ничуть не считающимся с его мнением. — Так веселее!
И она вновь залилась своим смехом прохладного дождя. Теперь, когда он нагнал ее, она, широко ступая, шла рядом с ним. Время от времени Гранж поглядывал на нее; за краем капюшона он мог видеть только блестевшие от воды нос и рот, которые подставлял дождю упрямый короткий подбородок; но он был взволнован от того, что чувствовал ее рядом с собой — молодую и здоровую, гибкую, как олененок, источающую приятный запах мокрой шерсти. Она сама подстроилась под его шаг: это было так же сладостно, как если бы она оперлась о него. Иногда она чуть поворачивала голову, и тогда край темного капюшона на мгновение соскальзывал ей на глаза, которые были как просвет в облаках; взгляды их встречались, и, ничего не говоря, они начинали смеяться тем непритворно-искренним смехом, в котором нет ничего, кроме удовольствия. Она засунула руки в карманы плаща, резко, как это делают маленькие крестьянки, боящиеся обморозить кончики пальцев, когда зимой они бродят по лесным дорогам. «Но это не деревенская девушка, — говорил про себя Гранж, чувствуя покалывание в сердце, — и она уже не совсем девочка. Сколько ей лет? Куда она идет?» Он шагал рядом с ней, и уже одно это было так приятно, что он не осмеливался расспросить ее: боялся развеять чары.
— Я поджидала вас на подъеме. Вы так медленно шли! — сказала она вдруг, огорченно покачав головой и с дразнящей улыбкой глядя на него исподлобья. В голосе звучал оттенок насмешки, шаловливой и искушенной, выводившей на чистую воду все уловки Гранжа. Было ясно, что она давно уже не попадается на эти трюки. Она хорошо знала, что нравится.
— Это из осторожности, — добавила она скороговоркой, так, словно повторяла плохо заученный урок. — В воскресенье вечером по дороге часто проходят солдаты. Говорят, что они ведут себя нехорошо, — произнесла девушка теперь уже более проникновенно, однако чувствовалось, что она не из пугливых.
— А меня вы не испугались?
— Я вас хорошо знаю!
Легким движением она обозначила прыжок через лужицу: казалось, что жизнь в этом хрупком тельце резвится, как жеребенок на лугу.
— …Я видела вас из своего дома. Вы каждый день приходите пить кофе к «Платанам»… Роскошничаете! — важно добавила она, сделав акцент на этом слове: можно было подумать, что без году неделя, как она его выучила, — но вот вновь потянулись к нему рот и смеющиеся глаза, шея изогнулась, тем самым приведя Гранжа в волнение. С каждой фразой, с каждым движением плеч и головы его представление о ней прыгалосамым невероятным образом.
Какое-то время они снова шли молча. Ливень был уже не такой сильный, но прямой и частый, он, казалось, будет долбить дорогу еще долгие часы. Ветер стихал. Начинало смеркаться, вокруг них в насыщенном испарениями лесу тяжело падали капли.
— Так, значит, вы здесь на каникулах? — внезапно задал Гранж коварный вопрос. В конце концов, она наверняка школьница. И он вспомнил, что она сказала «ваш лес».
— О нет!.. Я вдова! — ответила она после короткой паузы рассудительным и весьма самодовольным тоном. — Есть свидетельство о браке! — продолжала она с детским воодушевлением и, порывшись во внутреннем кармане плаща, как из рождественского камина, вытащила оттуда небольшую книжицу с официальным заголовком и загнутыми углами. Ошеломленный Гранж секунды две моргал: каждый новый порыв ветра то и дело взъерошивал его.
— Это очень грустно! — заключила она, покачивая головой с комичной серьезностью девочек, когда они играют в гостей. И тотчас же они разразились безудержным смехом, стоя под ливнем посреди дороги.
Заплутавшие во фразах, которые она выпаливала не задумываясь, мысли Гранжа начинали обретать более отчетливые формы. В начале года она вышла замуж за молодого врача, который, бесспорно сраженный ее красотой, не долго думая похитил ее со школьной скамьи; спустя два месяца он оставил ее вдовой. Так по крайней мере выходило из несколько затрудненного сопоставления фактов, ибо в ее фразах врач всегда фигурировал не иначе, как под именем Жако, которое, на ее взгляд, характеризовало его в полной мере. Тогда отец девушки — проскальзывавший в ее рассказах неясным и как бы отстраненным провидением — снял для нее дом в Фализах. Жако, прежде чем столь неожиданно покинуть ее, был обеспокоен темным пятном в ее легком, которое после случившегося стали считать не столько признаком болезни, сколько исключительно поэтическим выражением последней воли умершего. Чтобы поправить здоровье или, скорее, чтобы исполнить обет, она и приехала в лес, где война застигла ее, как птицу на ветке. Здесь она и осталась.
— Здоровый климат! — заявила она, энергично встряхнув головой, казавшейся крохотной под огромным капюшоном.
Гранж слушал, но эти детали оставались для него до странности расплывчатыми. Слова «отец», «муж» не шли к ней; они были как одежда, которую сбрасывают сразу же после примерки, — они не имели к ней отношения. Что бы она ни делала, казалось, она была в этом вся. «Какую насыщенность, — говорил он про себя, — приобретает мгновение в ее тени. Какой убедительностью, какой энергией наполнено ее присутствие здесь!» Переходя через лужу, она взяла его под руку и уже не отпускала; он ощущал сквозь шинель цепкую хватку ее легких пальцев; гладкая, отполированная ливнем, с решительной походкой, она являла собой полную противоположность тому, что называют эфирной барышней; вдруг она прильнула к нему — плотная и круглая, как галька.
— Меня нужно проводить, — сказала она, когда они подходили к дороге. — Это галантно. Джулия приготовит нам чай. — «Еще одна загадка», — думал Гранж, которого смутило появление на сцене этого нового персонажа. — В дубовой роще мне всегда бывает так страшно!
Когда они пошли по узкой фализской дороге, на них вместе с тенью деревьев, казалось, внезапно упала ночь. Дождь на время перестал; в открывавшейся с дороги перспективе, со стороны Мёза, небо просветлело, и, обернувшись, на горизонте можно было видеть угасающую узенькую полоску тусклого красного цвета, какие появляются на небосклоне снежными вечерами. Здесь дорога пересекала высокоствольную рощу; ночная прохлада ниспадала на плечи плотного купола мокрых ветвей. Гранж заметил, что она дрожит и молча жмется к его предплечью; внезапно веселость спала, и его охватило более серьезное чувство — нежная жалость: уже наступила ночь, и рядом с ним была всего лишь беспризорная, девочка, потерявшаяся в этих лесах войны; ему хотелось обратиться к ней по имени.
— Меня зовут Мона, — произнесла она чуть изменившимся голосом. Он увидел, что она наклоняет голову, и вдруг ощутил прикосновение губ к тыльной стороне ладони. — Вы мне так нравитесь, — внезапно добавила она с несколько двусмысленной любезностью, и в очередной раз Гранж почувствовал неуверенность и смущение. В ней была непосредственность, но не было прозрачности: как в вешних водах, несущих землю и листья. Слова могли принадлежать ребенку, но дерзость их была не столь уж наивной; пухлый, с чувственными губами рот, припавший к его руке, уже умел услаждать себя.
Когда они вышли из леса, деревушка на поляне была уже окутана ночной мглой; единственный квадрат света падал из открытой двери «Платанов» на небольшую террасу, высвечивая из тени нижние ветви каштана и дальше, не так ярко, стайку кружком усевшихся в траве низеньких домиков, крыши которых едва выглядывали из-за терновой ограды садов. Гранж не приходил в Фализы ночью; внезапно он ощутил себя очень далеко — как бы на краю света; распластавшись во всю длину, отходила на поляне ко сну растерянная и чарующая жизнь; утопая в запахе трав и мокрой зелени, она возвращалась к спокойному дыханию ночи. Отпустив его руку, Мона побежала вперед по дороге и, сложив ладони рупором, принялась что было силы окликать один из черных домов.
