- Пойду поищу девочку получше тебя!

Несчастная Танюша плюхнулась на четвереньки, стараясь схватить ловко уворачивающуюся строптивую игрушку.

- Машенька! Ну Машенька! Ну не надо! - навзрыд верещала она, ползая по асфальту. - Машка-а-а! - наконец не выдержала она и, усевшись на бордюр, громко заревела: - У меня больше никогда не будет такой куклы-ы-ы!!!

Я подошёл, погладил её по кудряшкам и посоветовал:

- А ты попроси у неё прощения. Может, она и вернётся к тебе? - Я поманил куклу пальцем: - Ну-ка, подойди, Танечка хочет тебе чего-то сказать.

Цок-цок-цок! Пластмассовые ножки протопали по асфальту и остановились возле мгновенно притихшей девчушки.

- Ну, - пропищала она, подбоченясь и вызывающе отставив ножку. - Я слушаю!

- Машенька... - плаксивым голосом стала канючить Танечка. - Я больше никогда не буду... - Она всхлипнула. - Обижать тебя... Вернись ко мне... Ну пожалуйста...

Кукла сделала выразительный жест своей крохотной ручкой:

- Ладно уж! Что с тобой поделаешь?

Она высоко подпрыгнула и угодила прямо в распростёртые объятия заплаканной хозяйки. Та сразу крепко прижала её и, гладя по капроновым волосам, тихо пробормотала:

- Никому тебя не отдам!

Кукла молчала и не шевелилась.

Вся эта сцена осталась никем не замеченной, поскольку кустарник, растущий вдоль тротуара, закрывал обзор, и внимание воспитателей, пасших неподалёку своих маленьких подопечных, привлёк только громкий плач девочки.

- Танюша! - раздался женский голос у меня за спиной и из-за кустов показалась голова воспитательницы. - Ты что тут делаешь? Здравствуйте, - сказала она, увидев, что Танюша не одна.

Я ответил на приветствие, а Танюша просопела, всё так же прижимая к груди драгоценную куклу:

- Мы с Машенькой помирились!

Воспитательница понимающе улыбнулась и поманила её к себе:

- Пойдём. - И уже издалека я услышал: - А что это за дядя с тобой разговаривал?

- Волшебник! - уверенно ответило дитя.

Вот так. Ни больше, ни меньше. Безо всякой там научной зауми. Устами младенца, как говорится...

Эксперимент мне понравился. Бесёнок внутри меня толкал вытворить ещё что-нибудь в этом роде. Но мои поползновения так и остались в этот раз нереализованными, поскольку на горизонте нарисовались мои женщины в сопровождении седоволосой матроны с довольно суровым взглядом.

- Вот, пожалуйста! Прошу любить и жаловать! - высветила меня тётка. - Племянничек мой. Собственной персоной.

Взгляд заведующей (а это была именно она) чуть потеплел и опять принял прежнее, видимо, обычное для неё, выражение. Мне стало смешно и в то же время неуютно: с таким лицом заведовать только колонией строгого режима, а не детским садиком!

Заведующая сразу взяла быка за рога:

- Если я правильно поняла, вы намерены помочь нам с художественным оформлением?

Я развёл руками:

- Какой разговор?

Она мне сразу не понравилась, и, если бы не зависимое от неё положение тётки, я бы с удовольствием ей нахамил. За одно только выражение лица.

- Тогда пойдёмте, я посвящу вас в свои планы! - провозгласила она и, величественно развернувшись, возглавила шествие.

Она долго водила нас по территории садика, нудно объясняя своим гортанным голосом, где, сколько и в какой позе какого зайца надо изобразить. Меня этот спектакль и смешил и раздражал. Неужели нельзя было просто сказать: "Сделайте так, чтобы детям было интересно"?

Особенно резало слух по делу и без дела употребляемое ею словечко "однозначно":

- Зайчик здесь должен сидеть на пеньке и держать в лапах морковь. Это - однозначно!

И всё в таком вот духе.

Пока продолжалась эта познавательная пытка, за нами неотступно следовали тётка с Настей. И каждая из них испытывала свои, далеко не однозначные чувства относительно монолога заведующей. Я буквально слышал распиравший Настю смех после каждого припечатывания означенным словечком. Тётка же, напротив, относилась к речи завы со вниманием и уважением. Только всё время опасалась, как бы я не ляпнул чего неподобающего.

Наконец, зава решила, что клиент готов и высокомерно поинтересовалась:

- Что потребуется от нас?

- Только одно, - вежливо скривился я, стараясь изобразить улыбку. - Не мешать.

Старая грымза, видать, привыкла совать свой нос в каждую дырку и мой ответ ей, конечно, не понравился. Но виду она не подала и только спросила:

- И сколько времени займёт у вас эта работа?

Надо было видеть, какое выражение появилось на её и без того не симпатичном лице, когда я, не подумавши, брякнул:

- Завтра всё будет готово!

Она оглядела меня с головы до ног, потом не очень ласково зыркнула на тётку, тоже не испытавшую большой радости от моего необдуманного ответа, и разочарованно проскрежетала:

- Молодой человек, это, по меньшей мере, несерьёзно!

Однако я был невозмутим:

- Утро вечера мудренее!

Она невидящим взглядом пронзила меня и сухо сказала:

- Я полагала, что мы нашли общий язык. Как видно, я ошибалась. Всего хорошего!

Она важно развернула себя на сто восемьдесят градусов и, гордо подняв голову, удалилась, олицетворяя собой оскорблённое царское достоинство.

- Ну и что теперь? - Голос тётки тоже не предвещал ничего хорошего.

Я пожал плечами:

- Не вижу проблемы.

В ответ она разразилась длинным истерическим монологом, основным содержанием которого было, конечно, обсуждение моего неблаговидного поступка, окончательно разрушившего мой, так долго создаваемый ею, имидж.

Я внимательно выслушал её и заметил, что ещё не утро.

- Да будет тебе дурака-то валять! - вконец разозлилась моя тётка и обратилась к притихшей Насте: - Может быть ты объяснишь, что это такое с ним сделалось? Совсем я его не узнаю! Корчит из себя невесть что!

Настя испуганно посмотрела на меня и просигналила:

"Чего сказать-то?"

Тут уж я не выдержал.

- Ах, так? Ну тогда - смотрите!