Ему приходится постоянно бегать за ней, в панике стараясь удержать или ликвидировать последствия. Он начинает чувствовать себя сварливой незамужней теткой, всегда озабоченной и несчастной, а Анна принимает на себя другую роль, роль невинной девочки, на которую незаслуженно нападают, ее широко открытые глаза смотрят с обидой и испугом. За словами, которые они произносят вслух, подспудно идет другой диалог, в котором она предстает жертвой, а он настырным обидчиком. Мне не нравится эта роль, я пытаюсь отойти от нее и порой действительно не могу понять, кто из нас не в себе. Кроме всего прочего, он боится, что наступит критический момент, потому что реального влияния на нее он не имеет. Если он попытается проявить авторитет, а она откажется повиноваться, что тогда делать? Если она шагнет за дверь с рюкзаком, послав его к черту, то единственным выходом для него будет умолять ее. И тогда обоим станет ясно, у кого власть.
Ему начинает казаться, что внутри ее поселился чужой человек, темный и дерзкий, которому нельзя доверять, который хочет полностью поглотить Анну. Этот незнакомец пока осторожен, он ждет своего часа. Между тем женщина, которую он знает, вот она, и порой берет верх. Тогда Анна разговаривает вполне здраво, она его слышит, он может склонить ее на свою сторону, они могут вместе посмеяться над чем-нибудь забавным. Но темный незнакомец всегда появляется снова, лукаво посматривает из-за ее плеча, делает что-нибудь вызывающее, и Анна скукоживается почти до невидимости. Иногда они сосуществуют, сестрица Анна и ее жуткий близнец, и борются за верховенство. Неравная борьба — незнакомец, безусловно, сильнее, — но я продолжаю надеяться, что таблетки помогут ей одержать победу.
По натуре я человек не слишком терпеливый, и борьба изнуряет меня. Я дохожу до крайнего предела однажды днем по дороге с пляжа, откуда она бредет с совершенно пустым и заторможенным выражением лица. Я гляжу на нее с минуту потом тихо спрашиваю:
— Ты под кайфом?
— Да, — отвечает она с улыбкой. — Какой-то парень угостил меня косячком.
Он теряет самообладание. До сих пор он испытывал раздражение и огорчался, теперь это нечто другое, взрыв отчаяния.
— Вот, значит, как! Ты нарушила все данные тобой обещания, ты подорвала наше доверие к тебе. Предполагалось, что это не будут каникулы — ты будешь работать над собой, а посмотри, что вышло. Завтра я отвезу тебя в Бомбей и отправлю домой.
Гнев подлинный, но слова блеф, даже не закончив говорить, он понимает, что не сможет исполнить угрозу. Сейчас разгар сезона, рейсы забиты, почти нет шанса достать билет. А самое главное, он не может больше слышать этот свой ворчливый тетушкин голос и понимает, как неразумно это звучит — отослать ее домой на две недели раньше срока за какую-то одну затяжку.
Она плачет, как ребенок, но его сердце остается неприступным, резервы сочувствия иссякают. Когда ссора стихает, оба чувствуют себя опустошенными, и на следующее утро, в состоянии той же внутренней пустоты, он решает заключить с ней договор. Никаких наркотиков, за исключением тех, что прописаны врачом, и только один стакан спиртного в день. Первое же нарушение договора, и он приведет угрозу в исполнение.
— Договорились? — спрашивает он.
Она медленно кивает с оцепеневшим лицом:
— Договорились.
— Ну, тогда по рукам, — говорю я, и мы пожимаем друг другу руки. Это не восстановление дружбы, это формальный жест, скрепляющий договоренность, вроде подписания контракта. Но ощущение такое, будто он одержал победу, какой бы та ни была маленькой, над дурным человеком, живущим внутри ее.
Они едут в Мадурай, где стоит величественный храм, который, как он думает, ей захочется сфотографировать. Он видел и этот храм, и все остальные достопримечательности на их нынешнем пути прежде, этот маршрут он разработал специально для нее, хочет доставить ей удовольствие и отвлечь от себя самой. Но путешествие проходит на фоне ее растущего отчаяния, ничто надолго не задерживает ее внимания. Она вихрем проносится через храм и почти сразу же впадает в лихорадочное возбуждение.
— Этот храм вгоняет меня в депрессию, — говорит она, — давай поедем в какое-нибудь другое место.
Они идут на цветочный рынок, потом в музей, но эффект тот же. Наконец он не выдерживает:
— Я не могу так метаться, иди куда хочешь, встретимся позже на вокзале.
У них зарезервированы билеты на ночной поезд до Бангалора. Багаж они утром оставили на вокзале в камере хранения, и когда он встречается с ней к концу дня, она перекладывает вещи в своем рюкзаке и плачет.
— Нам нужно поговорить о том, что между нами происходит, — говорит она.
— Мне нечего сказать, — отвечает он сухо, и на сей раз это правда.
В нем поселилась необратимая холодность по отношению к ней, он демонстрирует какие-то слабые свидетельства поддержки, но сердце его остается безучастным, и она это знает. Почему-то она срывается и начинает рыдать, рыдать безудержно, он же хладнокровно смотрит прямо перед собой. Просто он очень устал, слишком устал, чтобы успокаивать ее сейчас. Может быть, завтра к нему вернутся силы, и в этом решающее различие между ними, он мыслит в категориях «завтра», «послезавтра», для нее же существует только сейчас, которое равно вечности.
Даже в поезде она продолжает плакать. Потом, судя по всему, достигает критической точки и берет себя в руки. Достает рюкзак и снова начинает рыться в нем. Во всем этом нет ничего необычного, пока она вдруг не поворачивается к нему в панике.
— Что случилось?
— Мои таблетки. Их здесь нет. Кто-то их украл.
— Что ты имеешь в виду? Они должны быть там, посмотри еще раз.
Она выкладывает все из рюкзака, весь вагон наблюдает за этой сценой.
— Нет, их здесь нет, кто-то украл их.
Она начинает оглядывать пассажиров, словно преступник здесь, среди них.
Абсурдность этой идеи постепенно доходит до меня.
— Кто бы стал красть твои лекарства, Анна? Зачем?
— Я не знаю, но… — Затем лицо ее меняет выражение, ей в голову явно приходит другая мысль. — Постой. Нет, я теперь припоминаю. Я вынула их на вокзале, когда упаковывала рюкзак.
— Ты забыла их там?
— Думаю, да. В камере хранения.
Они глядят друг на друга, между тем как чудовищная масса поезда несется вперед, и колеса на каждом стыке рельсов отсчитывают расстояние между Анной и лекарствами, не дававшими ее жизни распасться на куски. Это катастрофа, и понимание этого заливает ее лицо новым потоком слез.
— О Господи, что нам теперь делать?
Пропасть между ними смыкается, его точно так же захлестывает душевное волнение. Если она забыла таблетки в камере хранения, есть слабая надежда, что они еще там.
— Ты уверена, Анна, ты уверена, что они именно там?
— Да-да. Я уверена.
Теперь она воет от горя, впечатляющее представление, весь вагон собирается вокруг нее. Все суетятся и тараторят. Кто-то вызывает кондуктора. Тот мрачно выслушивает историю, потом бессильно вскидывает руки — он ничем не может помочь.
Но Анна настаивает, она не сдается.
— Я умру без моих лекарств!
Это убеждает несчастного кондуктора остановить поезд. У какого-то безымянного полустанка, посреди ночи, состав, содрогаясь, останавливается, и Анна в сопровождении человека в форме спускается на платформу, идет искать телефон. Я остаюсь стеречь багаж. Некоторые пассажиры, высунувшись из окон, наблюдают и комментируют. Другие подходят ко мне, интересуются, что случилось, почему моя подруга плачет. Такое впечатление, что смятение Анны каким-то образом просочилось наружу и затронуло материальный мир, приведя людей и предметы в беспорядок.
Она возвращается, не получив ясного ответа. Камера хранения ночью закрыта; может, лекарства там, может, нет. Словно подчеркивая эту неопределенность, поезд снова начинает медленно двигаться, со скрежетом ускоряясь в темноте. Я сижу и размышляю. Вероятно, нужно было бы сойти на следующей станции и попробовать вернуться. А может, лучше доехать до Бангалора, все же это крупный центр, и поискать помощи там. Что не вызывает сомнений, так это ее полная зависимость от своего набора таблеток. Если она так безумствовала, когда принимала их, то даже думать не хочется о том, что с ней будет без них.
