Меланезиец так же чувствителен к неделикатности и так же традиционен в вопросах соблюдения приличий и пристойности, как какой-нибудь среднего возраста джентльмен середины викторианской эпохи или же старая дева. Вообразите себе этнографа с Марса, расспрашивающего нашего респектабельного джентльмена (или старую деву) о брачной морали в Англии. Ему бы было сказано, что моногамия — это одна-единственная форма брака, что добрачное целомудрие требуется от обеих сторон и что супружеская измена строго запрещается законом, нормами морали, что она противна нашим нравам и кодексу чести. Все это в известном смысле совершенно верно: в этом воплощается религиозный и нравственный идеал. Но если марсианин пойдет дальше и будет выяснять, случаются ли супружеские измены в реальной жизни, наш джентльмен или старая дева будут возмущены подобным вопросом, считая, что в нем содержится оскорбление, и станут в этой связи холодны или начнут горячиться. Ведь вы должны помнить, что они привыкли к тому, чтобы быть информаторами, не более, чем наш меланезийский джентльмен, которому вы даете палочку табака за полученную информацию.
Если такой марсианин, сведущий в современных методах полевой работы, вроде тех, что рекомендуются некоторыми антропологическими школами, обратится к «конкретному опросу», он может нажить себе неприятности. На конкретный вопрос: «Сколько раз вы спали с женой вашего друга и как часто ваша жена спит с другим мужчиной?» — ответ может последовать не словом, а действием. И наш марсианин, если он в состоянии будет это сделать, внесет в свою записную книжку: «Обитатели земной планеты никогда не совершают супружеских измен; существует сильное груповое чувство, если даже не групповой инстинкт, предохраняющий их от данного преступления; даже предположительное упоминание о возможном нарушении священного закона приводит их в необычайное душевное состояние, сопровождаемое эмоциональными всплесками, взрывными выражениями и теми бешеными действиями, которые делают термин "дикие" столь подходящим для грубых туземцев Земли».Такое утверждение было бы явно односторонним, и, однако, земной информатор никоим образом не пытался ввести в заблуждение исследователя. В случае с нашим собственным обществом нам известен ответ на эту загадку. Наш информатор, хотя и знает о возможности нарушений супружеской верности, не только не хочет выставлять их напоказ перед чужаком, но всегда готов сам забыть о них под влиянием сильной эмоциональной приверженности идеалу. В данном случае для меланезийца сам факт возможного инцеста с ближайшей родственницей по материнской линии является в высшей степени шокирующим, тогда как нарушение экзогамии — один из тех сюжетов, которые следует обсуждать лишь в доверительной обстановке и среди друзей. Джентльмен с Тробрианских о-вов так же, как и мы сами, готов обманываться, когда чувствует, что этого требует честь племени. Ему предлагают несколько палочек табака и просят рассказать об интимных и деликатных вещах. Антрополог с его быстрыми и порой проницательными вопросами, с его настойчивостью в отношении фактов и подробностей, вызывает ту же реакцию, какую вызвал бы у нас гипотетический исследователь с Марса. Туземец может почувствовать себя задетым и отказаться обсуждать данные предметы, что и случается время от времени с полевым исследователем на первых порах в его этнографических изысканиях. Или же информатор расскажет о том идеальном положении дел, которого требует его представление о пристойности и которое делает честь ему самому и его соплеменникам, не компрометируя никого из них и никакую из сторон общинной жизни.
Ибо, кроме чувства собственного достоинства и традиционного стремления поддержать честь племени, существует и другая серьезная причина, почему туземец не хочет знакомить какого-то случайного европейского болтуна с изнанкой жизни своей общины. Он привык к тому, что белые люди суют свой нос в его сексуальные дела: одни — чтобы добраться до его женщин, другие (и более скверные) — чтобы читать ему мораль и совершенствовать его, а третьи (самые опасные из всех) — чтобы издавать законы и установления, привносящие в его племенную организацию трудности, порой непреодолимые. Стало быть, элементарная осторожность диктует ему, что не надо выходить за пределы наиболее очевидных общих мест, а надо просто излагать основные контуры своих моральных правил и установлений, которые покажутся безупречными даже самому настырному миссионеру или правительственному чиновнику.
Вывод из всего этого состоит в том, что склонный к поспешности полевой исследователь, полностью полагающийся на метод «вопрос — ответ», в лучшем случае получает безжизненный корпус законов, установлений, моральных правил и условностей, которым следует подчиняться, но с которыми в реальной жизни часто только и делают, что обходят их. Ведь в реальной жизни правилам никогда не подчиняются до конца, так что остается (и это наиболее трудная, но совершенно необходимая часть работы этнографа) установить, каковы масштабы имеющихся отклонений и их механизм.
Однако чтобы добраться до исключений, отклонений, нарушений обычая, необходимо непосредственно познакомиться с поведением туземцев, а это можно сделать, лишь изучив их язык и продолжительное время прожив в их среде. Но самое современное полевое исследование, выполненное с применением быстрых и точных (порой чересчур точных) методов, основанных на вопросах и ответах, страдает чрезмерным упрощением и чрезерной стандартизацией представления об устройстве туземной культуры [138]. К сожалению, такого рода материалы, кроме того, способствуют созданию антропологической доктрины о непогрешимости туземных рас, о присущей им приверженности закону и врожденному, автоматическому, рабскому подчинению обычаю.
Возвращаясь теперь к нашей конкретной проблеме инцеста и экзогамии и применяя по отношению к ней уже изложенные методологические принципы, мы можем задаться вопросом: что еще необходимо выяснить об упомянутых табу и каким образом это можно выяснить? Тот же информатор, который вначале давал вам округленную официальную версию, который с негодованием отвергал любые предположения о нарушениях, казавшиеся нескромными, начинает лучше узнавать вас, а то еще обнаруживает, что вы познакомились с реальными фактами в каком-то конкретном случае. Тогда вы можете поставить перед ним вопрос о возникшем противоречии, и очень часто он сам наводит вас на правильный след и рисует вам подлинную картину тех исключений и нарушений, которые бытуют в отношении данного правила.
Мой очень способный и полезный информатор Гомайа, который несколько раз появлялся на этих страницах, был первоначально весьма чувствителен в отношении темы инцеста и возмущался любыми предположениями о возможности его существования. В силу определенных недостатков своего характера он был ценным информатором. Гордый и обидчивый во всем, что касалось чести племени, он был к тому же весьма тщеславен и склонен к хвастовству. Дальше - больше, вскоре он обнаружил, что не может скрыть от меня собственные дела, так как о них было известно всему дистрикту. Его любовная связь с Иламверией, девушкой из того же клана, что и он, была предметом всеобщих сплетен. И вот, пытаясь совместить вынужденное признание с удовлетворением своего amourpropre, Гомайа объяснил мне, что нарушение клановой экзогамии (он и его возлюбленная принадлежали к разным субкланам Маласи) - это желательная и интересная форма эротического опыта.
Он сообщил мне также, что собирался жениться на этой девушке, поскольку она не забеременела (подобные браки возможны, хотя к ним и относятся с неодобрением), но его сразила болезнь, которая последовала за нарушением экзогамного табу. Затем он удалился в свою родную деревню Синакету, где ему становилось все хуже и хуже, пока не помог один старый человек, друг его отца, знавший очень сильные магические приемы против данной болезни. Старик произнес заклинания над водой и растениями, и после применения такого лекарства Гомайе постепенно стало лучше. Затем тот же старик научил его осуществлять данные магические действия, и после этого, гордо добавил Гомайа, он предпочитает спать с девушками из своего клана, всякий раз при этом прибегая к профилактической магии.
