Знаменитый Джош Франклин, насколько мне было известно, и сейчас скитался по свету. На каминной полке в квартире Патрика лежала открытка, отправленная из какого-то отдаленного уголка Китая.

Тильда умолкла. Глядя на нее, я пыталась понять, каково ей было вернуться в Саутэм по прошествии стольких лет.

— А дети знали о вашем родстве с де Пейвли? — робко поинтересовалась я.

Она покачала головой.

— С ними я об этом никогда не говорила. Макс считал, что я должна им сказать, а я не решалась. Не могла. Позже поняла, что он был, конечно, прав. Тайны — губительная сила. Но тогда мне казалось, что я оберегаю своих детей от горькой правды. Я помнила, как мне самой было больно, когда Сара сообщила об отце, и не хотела, чтобы они страдали. Хотя… когда Мелисса подружилась с Кейтлин, ситуация сложилась щекотливая.

Она отвернулась от меня. Я чувствовала, что она многое недоговаривает. Мне снова вспомнились немецкий парашютист, которого она застрелила, и тело, обнаруженное в береговой дамбе.

— А Дара? — спросила я. — Вы с ним часто виделись?

Профиль Тильды на фоне голубого неба вырисовывался, словно камея.

— Сначала нет, — медленно отвечала она. — Но потом… когда Джош пропал, Дара организовал поисковый отряд. А когда Мелисса сломала ключицу, он отвез нас в больницу. И когда Кейтлин приезжала к нам поиграть с Мелиссой, ее всегда привозил только Дара. Джосси — ни разу.

Я представила, как Дара, опытный соблазнитель, завзятый авантюрист, наблюдает, выжидает. Как сильно, должно быть, он желал красавицу Тильду, которая давно бы уже принадлежала ему, если бы не вмешательство Сары Гринлис.

— Конечно, если Макс был дома, Дара на глаза не лез, — добавила Тильда.

— А Макс часто отсутствовал?

— Он часть недели жил в Лондоне, остальное время работал дома. Фредди, его редактор, хотел снова послать Макса в Германию, но Макс отказался. Война изменила его, Ребекка, он не находил себе места. Стал нервным. Был глубоко несчастен. И, как всегда, старался свои настроения держать при себе. Замкнулся, отгородился от меня…

Гарольд Сайкс уговорил Макса пойти вместе с ним в паб, где сотрудники редакции отмечали помолвку Лорны Кларк.

— Этот парень давно уже, много лет, все принюхивался к ней, — сказал Максу Гарольд за бокалом виски. — Вот уж не думал, что он когда-нибудь решится на ответственный шаг.

Паб был забит до отказа, народ толпился у стойки бара. Всей компанией — Гарольд, Макс, Лорна и двое новых сотрудников газеты. Регги Гейтс и Бэзил Дейтон, — они расселись за небольшим столиком. Бэзил много пил и громко разглагольствовал, размахивая сигаретой.

— Кому нужна эта архаика? Жалкие унылые фотки, нудные статьи про войну, и все одно и то же. Народ устал читать про войну. Скажете, я не прав?

Макс залпом осушил бокал виски.

— Ну вообще-то это событие мирового значения. Его трудно оставить без внимания, старина, — дружелюбно заметил Гарольд.

— Народ смотрит в будущее, это и нам не мешало бы.

— То есть, по-твоему, нужно подвести под войной черту, забыть ее? — уточнила Лорна.

Бэзил Дейтон, белокурый, розовощекий, выглядел сущим юнцом. «Ему бы еще за школьной партой сидеть», — подумал Макс.

— Народ достала бесконечная тоскливая писанина о дряхлых нацистах, томящихся в тюрьмах Германии. Ему подавай что-нибудь краткое, остроумное, искрометное.

— Да-а, задачка не для тупых журналистов, — с манерной медлительностью произнес Макс. — Написать бодрую статейку о Нюрнбергском процессе словами, в которых не более двух слогов… Такое не каждому под силу.

Лорна рассмеялась. Бэзил покраснел.

— Я просто хотел сказать, что мы обязаны смотреть вперед… раздвигать горизонты…

Регги Гейтс закурил и глянул через стол на Макса.

— Ты вот скажи, Макс, кто-нибудь вообще читает твои невнятные трактаты? — спросил он, затягиваясь сигаретой.

Предчувствуя недоброе, Гарольд вызвался заказать всем еще по бокалу виски. Макс, еще несколько месяцев назад определивший Регги в категорию умных, но неприятных типов, лениво проговорил:

— Ну, наверно, кое-кто все же осилит статью до конца. Бывают же и умные люди на свете.

— О чем была твоя последняя проповедь? — К потолку зала взвилось кольцо дыма. — Кажется, о евреях и Палестине? Народ с большим удовольствием почитал бы о футболе или о какой-нибудь скандально известной кинозвезде. Кому какое дело до Палестины? Многие даже не знают, где она находится. А о жидах они вспоминают, когда нужно недорого пошить костюм…

Макс кулаком заехал в челюсть Регги Гейтсу. Стул Регги опрокинулся, раздался звон разбитого стекла.

— Макс, ты что!.. — воскликнул Гарольд.

Лорна схватила Макса за рукав. Регги неуклюже поднялся на ноги.

— Ну и дерьмо же ты, Франклин, — сказал он, промокая окровавленный нос носовым платком.

Макс покинул паб. Гарольд догнал его, когда он прошел уже половину Флит-стрит. Гарольд был довольно тучный и от быстрой ходьбы запыхался.

— Макс… какого черта…

Макс на ходу пожал плечами.

— Сбавь шаг, черт бы тебя побрал. Что на тебя нашло? Не спорю, Регги Гейтс — хам, но тебе ведь с ним работать…

Макс наконец-то остановился. Руки он держал в карманах. Холод был собачий, и он впервые заметил, что в воздухе кружат снежинки.

— Нет, Гарольд, с ним я больше работать не буду. Увольняюсь.

Гарольд уставился на него, раскрыв рот.

— Не дури, Макс.

Макс покачал головой.

— Это мое самое разумное решение за последние месяцы. Хватит с меня, Гарольд. Больше я так не могу. — Поскольку Гарольд был его давним другом, он попытался объяснить: — Понимаешь, с тех пор, как я вернулся из Германии, я на все смотрю другими глазами. Кажется, все это такая бессмыслица. Я чувствую себя стариком.Эти дети… Бэзил, Регги и им подобные… они — будущее журналистики. Шустрые, нахальные школьники. Правда, пишут с ошибками, предложение грамотно построить не могут, но кого теперь это волнует? Мы с тобой динозавры, Гарольд. По манере одеваться… по поведению… по воспитанию… мы не вписываемся в современный стиль. Журналистика ушла вперед, и я не собираюсь бежать за ней вприпрыжку.

И он пошел прочь. На этот раз Гарольд не стал его догонять. Снегопад усилился. Сворачивая с Флит-стрит, Макс глянул вверх и увидел, как снежные хлопья кружат в топазовом сиянии уличных фонарей, будто исполняют некий залихватский стремительный танец. «Во что превратилась Англия? — с отвращением думал Макс. Истрепанная, выдохшаяся, ничтожная страна. На улицах воронки от бомб, на людей жалко смотреть — недовольство на лицах, еле ноги волочат, ни воображения, ни живости, ни энтузиазма». Он больше не чувствовал себя здесь своим. Ни идеалистический социализм правительства Эттли, ни материальные блага, по которым истосковался народ, — все эти послевоенные мечты не для него. Он мог только стоять в стороне и с неприязнью наблюдать за пустой суетой и беспомощностью.

Няня умерла в начале войны, а кухарка в поисках большего заработка оставила Холл и пошла работать на военный завод. Несколько раз в неделю к ним приходила женщина из деревни, чтобы вымыть пол и постирать. И все. Другой прислуги у них не было. Некоторое время спустя Холл, с его огромными многочисленными комнатами и английским парком, почти утратил свое былое строгое величие. Джосси, редко обращавшая внимание на окружающую обстановку, на этот счет не переживала. Она возделывала сад, чтобы у них всегда были свежие овощи и фрукты, и с помощью миссис Битон училась стряпать. Дара любил рыбачить и охотиться, у него было много полезных связей в самых сомнительных лондонских пабах и клубах (хотя Джосси гнала от себя мысли о черном рынке) — в общем, они не голодали.

Холл не красили уже лет семь, и особняк, как и любое другое здание в округе, имел обшарпанный, облезлый вид. Но это был все тот же Холл, дом, в котором Джосси выросла, дом ее предков в течение многих столетий. Ее ничуть не задевало, что ее руки покрыты мозолями, потому что она не выпускает из рук лопаты, или что она ничуть не отличается от других измотанных женщин, с которыми ей приходится стоять в очереди за мясом в Или, ибо в ней все равно чувствовалась порода — о том свидетельствовали ее речь, благородная кровь, имя, родословная.