— Вы говорили, что Сара уехала после смерти отца. Где она жила?

— О, везде и всюду, полагаю, зная Сару. Она редко надолго задерживалась на одном месте. К тому времени, когда она вернулась в Кембриджшир, моя мама умирала. В работных домах и психбольницах тяжелые условия, а Дебора никогда не отличалась крепким здоровьем.

Тильда закрыла альбом. На мгновение ее хрупкая рука коснулась моей.

— До возвращения в деревню Сара ничего не знала о том, что случилось с сестрой. Вы должны понимать, Ребекка, что восточная Англия в ту пору была настоящей глухоманью. Телефоны имели очень немногие, а моя мама была фактически безграмотной: бросила школу, когда ей было десять лет, чтобы ухаживать за отцом. Как бы то ни было, Сара посетила лечебницу, успела пообщаться с сестрой перед ее смертью. Дебора поведала ей о том, что произошло. Представляю… представляю иногда, каково было Саре. Как все это ее снедало… гнев, чувство вины.

— Чувство вины?

— Потому что ее не оказалось рядом с сестрой, когда та в ней нуждалась. Сара была сильным человеком, Ребекка. Она непременно что-нибудь придумала бы. Никогда бы не допустила, чтобы Дебора попала в работный дом.

— И Сара вас удочерила?

— Да. Похоронила сестру и удочерила племянницу. Сиротского приюта я, конечно, не помню: совсем крохой была, когда покинула его. Но Сара никогда не пыталась выдать себя за мою мать. Ее честность в этом вопросе всегда меня восхищала. Едва я чуть подросла, она сказала мне, что я — дочь ее младшей сестры. Не более того, естественно.

Твой отец изнасиловал твою мать.Разве можно такое кощунство объяснить ребенку?

— И вы жили?..

— Объездили всю восточную Англию и юг тоже. Суффолк… Норфолк… Кент. Сара нанималась на сезонные работы.

Я улыбнулась.

— Как Тэсс из рода д’Эрбервиллей? [8]

— Вроде того. Летом помогали убирать урожай и хмель в Кенте. Зимой шили одежду. Тетя Сара была замечательной швеей. Видели бы вы ее стежки́. Она научила меня шить. Вообще всему научила.

— Вы ходили в школу?

— Время от времени. Если мы задерживались где-нибудь дольше, чем на несколько недель. Сара научила меня читать и писать, и она прекрасно знала арифметику. Когда я в конце концов пошла в школу, меня всегда сажали в более старшие классы, не по моему возрасту.

Казалось бы, какая красочная кочевая жизнь, но я вовремя напомнила себе, что Тильда родилась в зловещем 1914 году, пора ее детства пришлась на тяжелые 1920-е.

— Должно быть, порой вам было нелегко, — предположила я.

— О да. Не помню, чтобы я когда-либо так сильно мерзла, как в ту пору. Руки и ноги коченели от холода. Просыпаясь по утрам, я видела пар от собственного дыхания. И в школе, конечно, меня дразнили. За то, что я была не такая, как все.

Тильда говорила сухим тоном, без жалости к самой себе. Она сидела все так же прямо, как та женщина на коричневатой фотографии, ее тетя Сара, спасшая племянницу из сиротского приюта.

— Я немного устала, — внезапно сказала Тильда. — Так противно быть старой. — Она обратила на меня взгляд своих кремнисто-серых глаз. — Хотите узнать больше, Ребекка? Рассказать вам про Джосси?..

— Про Джосси? — повторила я.

— Джосси де Пейвли, дочь Эдварда де Пейвли. — Выражение ее лица снова изменилось. Вообще, насколько я успела понять, ей были свойственны резкие перепады настроения. — Она была моей единокровной сестрой, конечно…

В 1918 году Эдвард де Пейвли был тяжело ранен, и его дочь, Джосселин де Пейвли, денно и нощно молилась о том, чтобы ее отец не выздоровел. Когда она увидела, как он по возвращении домой, налегая на костыли, вылезает из «бентли» перед парадным входом, ее детская вера в Бога навсегда пошатнулась.

Невзгоды, перенесенные Эдвардом де Пейвли — участие в войне, потеря ноги в последние месяцы жестоких сражений, близкая гибель, постепенное выздоровление, — заставили его понять, что он смертный человек, но при этом ничуть не смягчили его аристократический нрав. Для Джосси война, бесповоротно нарушившая покой в Европе, имела лишь то последствие, что ее отец утратил прыть, стал менее подвижен. Проще говоря, от него теперь было легче убежать.

На протяжении всех ее детских лет Джосси, ее отец и дядя Кристофер, занимавший домик управляющего поместьем, жили каждый сам по себе. Они были как планеты, вращающиеся вокруг центра их маленькой вселенной — Холла и поместья. Вроде бы вели совместное существование, но редко соприкасались друг с другом. В сферу ответственности дяди Кристофера входили поля, каналы и фермы, сдаваемые в аренду. Вотчиной Джосси были школа и старая детская.

Дом семьи де Пейвли звался Холлом (возможно, некогда он имел другое название, но оно давным-давно вышло из употребления). Ближайшая деревня звалась Саутэмом. И Саутэм, и Холл были построены на отдельных маленьких невысоких островках глинозема. Дождливыми зимами паводковая вода заливала сад Джосси.

Вся жизнь Джосси была подчинена желанию избежать встречи с отцом, не видеть презрения в его взгляде, не слышать холодного сарказма в его голосе, от которого у нее на глаза наворачивались слезы. Иногда, к несчастью, их орбиты пересекались. Однажды он попытался научить ее ездить верхом. Урок длился меньше часа. Джосси неуклюже сидела в седле, а отец кричал на нее, хлыстом постукивая по протезу. Кому-то другому она, может, и попыталась бы объяснить, что пони она хоть и обожает, но немного боится. А отцу, который ничего на свете не боялся, она знала, объяснять что-либо бесполезно. Поняв, что он намерен продать пони, к которому она уже успела привязаться, Джосси расплакалась, что только еще больше его рассердило. Негодуя на судьбу, подарившую ему единственную дочь, да и ту слабовольную, Эдвард де Пейвли ударом хлыста обжег ее пальцы, стискивавшие поводья.

Джосси делила свое время между школой, где она была относительно счастлива, и домом, где ее счастье зависело от того, удастся ли ей уклониться от встречи с отцом. У нее были свои маленькие королевства — детская комната, где она играла в школу со своими куклами и устраивала для них чаепития, и сад с качелями. В примыкающей к кухне маленькой столовой в ее распоряжении был мамин письменный стол, за которым она сочиняла свои истории и рисовала. Она придумывала для себя компаньонов, рисовала свою воображаемую семью, в которую входили три сестры: старшая — Розали, младшая — Кларибель и средняя — сама Джосси. Отец их умер, а мать была пленительным призрачным существом.

Примерно в одиннадцать лет Джосси узнала, что ее отец не сможет жениться еще раз. Однажды она пила чай у подруги, которая жила в Или, и услышала, как мать Марджори сказала своей приятельнице: «Я велела Марджори пригласить к нам бедняжку Джосселин де Пейвли. Я знала ее мать, Алисию. Отец больше не сможет жениться — говорят, из-за ранения». Дальнейших слов Джосси, как ни напрягала слух, не разобрала, потому что миссис Лайонс понизила голос до шепота. Джосси ничуть не удивило, что ее отец не может жениться из-за протеза, в котором ей всегда виделось нечто отталкивающее. Его неровный стук по каменным плитам, эхом разносившийся по Холлу, жутко ее пугал. Она слышала, как однажды кухарка сказала няне, что хозяину оторвало ногу до бедра. Как-то, вечно неуклюжая, она налетела на отца в коридоре и случайно дотронулась до его протеза. Он вызвал у нее отвращение: мертвый предмет, прикрепленный к живому телу.

Джосси была упитанным ребенком, считала, что у нее глаза и волосы цвета грязи. Когда ей исполнилось пятнадцать, она начала полоскать волосы в воде с лимонным соком и, подолгу смотрясь в зеркало, почти убедила себя, что они приобрели светлый оттенок.

В девятнадцать лет Джосси окончила школу. Она дважды пыталась получить аттестат о среднем образовании, но оба раза провалила экзамены. Правда, мало кто из девочек в ее школе сумел выдержать испытания. «Инкубатор по выведению тупых богатеньких девиц», — отзывался о школе ее отец. В тот день, когда она окончила школу, Джосси ждала, что с ней произойдет что-то необыкновенное — подтверждение того, что она теперь взрослая женщина, молодая леди. Например, она станет красавицей. Или пробежит по Холлу столь грациозно, что даже отца покорит изяществом своих движений. И конечно же, встретит Джентльмена.