В сентябре профессор Гастингс на три дня уехал в Эдинбург читать лекции. Когда Тильда на второе утро прибыла на работу, ее встретила кухарка.

— В маленькой гостиной юноша и девочка, — шепотом поведала она ей. — Постучали в дверь в шесть утра, подняли меня с постели. По-английски не знают ни слова, а профессор будет только завтра. Девочка немного странная.

Едва Тильда открыла дверь в гостиную, юноша поднялся на ноги и поклонился. Девочка стояла рядом с опущенной головой. Юноша начал что-то говорить, но Тильда его не понимала. С помощью жестов и ручки она выяснила, что парня зовут Герд Толлер, а его сестру Лисл, что Герду восемнадцать лет, Лисл всего девять. Тильда нашла атлас, и Герд показал на карте город, из которого они прибыли. Несколько рисунков объяснили Тильде, что мать Толлеров умерла, их отец в тюрьме. Несмотря на то что брат обнимал сестру за плечи, девочка постоянно ежилась.

— Лисл ist… — Парень постучал себя по лбу.

Кухарка принесла молоко и бутерброды, но Лисл есть отказалась. Тильда уговаривала ее, предлагала хлеб, отламывая его маленькими кусочками, однако девочка лишь Дрожала, глядя перед собой в пугающую пустоту. Тильда обняла ее, Лисл вздрогнула. Ее брат, с аппетитом поглощая еду, пустился в долгие объяснения. Тильде хотелось плакать от ярости и досады на собственную беспомощность.

В тот вечер по дороге домой в поезде она приняла решение. Вернувшись в дом № 15 но Паргетер-стрит, она сбросила в своей комнате пиджак и шляпку и поднялась по лестнице тремя этажами выше, на чердак, где жил Макс. Она постучала в дверь, услышала, как он буркнул:

— Войдите.

Макс сидел за печатной машинкой.

— Поставь Бориса в углу, Анна… — рявкнул он не оборачиваясь.

— Это я. Тильда.

Он резко повернулся.

— О, я думал, это проклятый попугай.

— Прости, что без приглашения, Макс. Мне нужно спросить тебя кое о чем. Может, я попозже зайду?

Он поднялся из-за стола, с наслаждением потянулся, зевая во весь рот.

— У-у. Валяй. Спрашивай. Снова проголодалась?

Тильда хотела рассердиться на него, но потом поняла, что Макс ее дразнит. Она покачала головой, а Макс переложил кипу газет со стула на пол.

— Садись. Рассказывай.

Она поведала ему про Герда и Лисл. Когда она закончила, он сказал:

— Я неплохо знаю немецкий. Могу поговорить с тем парнем, если хочешь.

— Ты очень любезен, Макс, но… просто… — Она в отчаянии всплеснула руками. — Мне кажется, я такая глупая. Такая никчемная!

— Ты сделала все, что было в твоих силах, Тильда, — резонно заметил Макс.

— Ничего я не сделала. И не могла ничего сделать, ведь я не поняла ни слова из того, что рассказывал мне Герд. Ты был прав, Макс… Я абсолютная невежда.

— Послушай… зря я так… — смущенно начал он, но она его перебила:

— Меня считают милой и наивной, а еще… оригинальной. — Голос Тильды полнился сарказмом. — Я не хочу быть такой. От того, что я милая и наивная, толку мало — и для меня самой, и для всех остальных. Вот я и пришла… — она сделала глубокий вдох, — чтобы посоветоваться. Скажи, что мне делать? Роланд, похоже, разбирается только в машинах и прочей ерунде. Майкл рассказывает мне про футбол и про химию. У девочек на уме одни наряды, парни и балет. Я ходила в библиотеку, но там так много книг, что я просто не знаю, с чего начать. Вот я и подумала: может, хоть ты подскажешь, как мне набраться знаний. Тебя это не затруднит?

Макс молчал, и Тильда уже приготовилась услышать от него отказ, но потом он ответил:

— Нет, не затруднит. Для начала расскажи мне, что ты знаешь, а затем мы заполним пробелы. Только… не здесь. Я двое суток не выползал из этой дыры. Сейчас побреюсь, переоденусь, и пойдем прогуляемся.

В лучах вечернего солнца даже пыльная площадь с платанами и боярышником, полнившаяся птичьим щебетом, казалась маленьким оазисом. Проэкзаменовав Тильду, Макс удивленно воскликнул:

— Боже правый! У тебя знания докоперниковой эпохи. Попроси Лео Гастингса побеседовать с тобой. На теорию относительности можешь не тратить время, пусть хотя бы объяснит, что Солнце не вращается вокруг Земли. Я буду учить тебя немецкому и водить на концерты. И приносить газеты. А с Анной ты будешь ходить в художественные галереи. Ей нравится твое общество, и она очень хорошо разбирается в живописи.

Небо начало темнеть. Они медленно брели к своему дому.

— Что стало с теми беженцами? — полюбопытствовал Макс. — С Гердом и Лисл?

Тильда вздохнула.

— Для него я нашла семью, а бедняжку Лисл никто не хочет брать. К кому я только не обращалась, но как только люди узнавали, что она немного не в себе, они теряли к ней интерес. Разлучить их я не могла, мы разместили их на раскладушках в доме профессора. Не представляю, что с ними будет. Это так ужасно, Макс. Дети, которые никому не нужны.

«Я и сама когда-то была такой, давно», — подумала Тильда, но вслух этого не сказала.

Желудочное расстройство само по себе никак не проходило, и Джосси пошла на прием к доктору Уильямсу. Тот сообщил ей, что она беременна. Это известие вызвало у нее смешанные чувства. С одной стороны, она была безмерно горда тем, что носит под сердцем ребенка Дары, с другой — так плохо ей еще никогда не было. Доктор Уильямс заверил ее, что к концу третьего месяца беременности тошнота пройдет. Но третий месяц миновал, а Джосси лучше не становилось. Руки и ноги отекли, кожа приобрела розовый цвет, как у поросенка. К шестому месяцу она уже не могла запихнуть растолстевшие пальцы в перчатки. Доктор Уильямс вызвал из Лондона врача-специалиста. Тот похмыкал, озабоченно покачал головой и велел Джосси больше отдыхать. То есть всю вторую половину дня ей полагалось лежать в постели, но она молча бойкотировала распоряжения врача: соблюдая постельный режим, она не смогла бы видеться с Дарой. И вот она таскала свое грузное тело из гостиной на террасу, с террасы в сад. В самую жару сидела у пруда, опустив ноги в воду.

Даже когда ребенок начал толкаться в ней, она не ощутила радости, которую должна была бы испытать. Трудно радоваться тому, из-за чего тебе так нездоровится. В присутствии няни (она состарилась, с трудом передвигала ноги, но гордилась тем, что в ее детской вскоре появится еще один обитатель) Джосси делала вид, что ей не терпится взять на руки своего ребенка, который в ее воображении был похож на ее самую большую куклу: голубые глаза, светлые волосы, улыбка на лице. Наверно, забавно будет одевать его, купать, вывозить на прогулку в старой коляске. Она представляла, как гуляет по парку Холла: Дара идет рядом, малыш улыбается, смеется.

Именно Дара объяснил ей, как дети появляются на свет. Однажды вечером, глядя на свой огромный живот, она призналась в своем полном невежестве. Ей казалось, что ее живот разверзнется сам собой, ребенок выйдет оттуда и брешь так же сама собой затянется. Если бы правду ей открыл не Дара, а кто-то другой, она бы ни за что не поверила.

— А это больно? — спросила она, потрясенная его объяснением.

— Думаю, да. Немного, — ответил он, потрепав ее по голове.

Она схватила его руку и осыпала ее поцелуями. Из-за беременности они теперь не спали вместе, не занимались сексом. Ей этого ужасно не хватало.

В конце октября Джосси упала в обморок, снова вызвали врача-специалиста. На этот раз ей было велено не вставать с постели до рождения ребенка. В глазах у нее расплывались черные круги, опухшие красные руки лоснились. Дара простудился, и Джосси украдкой покинула свою комнату, чтобы приготовить ему снадобье с медом и лимоном. А в пять часов утра она проснулась от спазматической боли в спине. Она лежала не шевелясь, смотрела, как розовые облака постепенно озаряют серое небо. Поначалу боль была терпимая, потом дикая. Джосси знала, что это не схватки, ведь ребенок должен был родиться только через три недели. Когда она села в кровати, произошло нечто ужасное: из нее на простыни — какой позор! — хлынула жидкость. Плача, Джосси поплелась из комнаты в коридор искать няню.