– Что такой грустный, Леша? – Вика устроилась на краешке его стола.
– Да ну… Жена позвонила, говорит, опять на ремонт садика нужно сдавать. По три тысячи с ребенка, с нас, значит, шесть. А я им уже столько денег на ремонт переносил! Такое впечатление, что не детский садик, а кафедральный собор.
– Не сдавай. Заставить они тебя не могут.
– Зато могут дочек выставить. Тут же возьмут более перспективных детей, сама знаешь, с местами дефицит.
– Слушай, а я же заведующей твоего сада вены делала… Ну да, ты еще просил, чтобы я с нее по минимуму взяла.
– А ты?
– А я из уважения к тебе вообще бесплатно сделала. Ты же мои принципы знаешь – если мы друг другу не будем помогать, то никто нам не поможет. Реально, Леша, давай я ей позвоню. Если уж она сама не может догадаться, что заведующий хирургией города – это та фигура, которой нужно всячески угождать. Номер есть?
Встрепенувшись, Балахонов полез за своим блокнотом.
Через три минуты Вика озадаченно и растерянно взглянула на начальника и друга:
– Вот сучка!
Елейным тоном бывшая пациентка сообщила, что всегда рада помочь Виктории Александровне, но именно сейчас ничего поделать не может. Смета утверждена, расходы распределены. В голосе заведующей сквозило глубокое убеждение, что Балахонов – человек не бедный и незачем за него хлопотать.
– Ну ладно, придешь ты ко мне вторую ногу делать! – зловеще пообещала Вика в пространство. – Будешь, Леша, дальше ругать меня за то, что я деньги беру?
– Не буду. Сам буду брать, как иначе выжить? Казалось бы, шесть тысяч не так уж много, но я ведь на свою зарплату пять человек кормлю.
Вика кивнула сочувственно. Кроме детей, на Лехином иждивении находились еще жена, инвалид-опорник, и мама, глубокая пенсионерка.
– Лешенька, давно пора. Святая профессия и бесценная человеческая жизнь – это, конечно, хорошо, если бы врач был в буквальном смысле упырем в белом халате, как нас иногда обзывают. После рабочего дня накрылся крышкой гроба, а к утренней планерке восстал из небытия. Но мы такие же люди, как и все, живем в обществе, и члены этого общества, которых мы лечим, на каждом шагу требуют у нас денег. А если что-то они обязаны делать для нас бесплатно по долгу службы, то делается это так трудно, так долго и с такой ненавистью, что понимаешь – лучше все-таки дать денег. Мы же с тобой делаем людям добро и смело можем принимать их благодарность.
Балахонов усмехнулся. Взял лежавший на столе конверт, надписал: «Здесь могла бы быть ваша благодарность». Показал Вике:
– Так, что ли?
– Примерно. Существуют два метода работы с больным. Это честный разговор и многозначительное молчание. Если ты видишь перед собой нормального человека, то без обиняков говоришь – так, мол, и так. Любой каприз за ваши деньги. А если перед тобой сомнительная личность, то лучше выражаться намеками в неопределенной форме: в принципе можно сделать… И замолчать. Если человек не поддерживает диалог и явно хочет проскочить на халяву, надо побойкотировать его немножко. Пока не сообразит, что к чему. Вообще удивительно – в средствах массовой информации проведена такая рекламная кампания врачей-взяточников, а народ еще надеется, что его будут лечить хорошо, быстро, вежливо и бесплатно. Какой-то один параметр нужно обязательно вычеркнуть. Особенным презрением пользуется категория больных, которые платят за отдельную палату, но не считают нужным простимулировать доктора. Таким следует объявлять бойкот.
– Не понял, – вскинул брови честный Балахонов.
– Заговор молчания. Чисто по полису отоваривать. Один обход в день и – до свидания! Никаких внеурочных бесед с родственниками, никаких вкусных лекарств. И пусть сидят себе в отдельных палатах до посинения.
– Ну знаешь, это как-то не по-людски…
– Если человек готов платить за комфорт, значит, деньги у него есть, – отрезала Вика. – Свои обязанности по трудовому договору я выполняю, а с какой радости я должна расстараться? Я его вижу первый раз в жизни и ничем ему не обязана.
– Ты иногда меня пугаешь, Вика. Такой цинизм…
– Цинизм? Но чей, спрашивается? С одной стороны, власть запрещает нам брать взятки, а с другой – приравнивает нас к обслуживающему персоналу. К официантам. Хорошо, я официантка, где мои чаевые?
– Помнишь, мы с тобой оперировали бизнесмена? Он потом умер от острой сердечной недостаточности.
– Допустим…
– Помнишь, что ты сказала? Мол, столько лет в бизнесе крутился, а так и не понял, что за все надо платить. Отблагодарил бы нормально за операцию, жил бы сто лет. Помнишь?
– Помню.
– С тех пор я тебя бояться начал. Жестоко это было, Викуля.
Она засмеялась и без спросу вытащила сигарету из Лешиной пачки. Вика никогда не была курильщицей, но время от времени позволяла себе расслабиться.
– У этого бизнесмена на лице было написано стремление динамить лоха. Я думаю, на этом принципе строился весь его бизнес. А поскольку он увидел в тебе классический пример лоха, рефлекс сработал безотказно. Между тем, если доктора можно обвести вокруг пальца, бога не обманешь никогда. Еще Фрейд говорил: если за лечение не платить, оно не поможет. А я давно заметила – у благодарных больных и раны лучше заживают, и осложнений меньше. Не веришь – можем статистику поднять.
Балахонов машинально дал ей прикурить.
– Вика, я тебя очень уважаю, ты знаешь. Как хирург ты на голову выше меня, а сколько ты работаешь – никакому мужику не под силу. Но твоя страсть к стяжательству меня просто убивает.
Услышав похвалу, Вика приосанилась, закинула ногу на ногу и картинно затянулась.
– Жизнь, Леша, намертво вбила в меня основополагающий принцип – за все надо платить. И я платила. За все. Поэтому люди, пытающиеся этот принцип обойти, вызывают у меня только презрение. Спроси у кого хочешь, что милее – моя жадность или твоя честность. Вот у операционных сестер спроси, которые с каждой моей операции имеют по две тысячи рублей, а с твоей – фигу. Может быть, они тебя очень уважают, но… Случись что, встанут на мою сторону. Прости, Леша, если сделаю тебе больно, но все же не удержусь… У жены своей поинтересуйся, как она смотрит на то, что ты спас жизнь стольким посторонним людям, а ей на эндопротез[3] так и не заработал.
– Из-за таких, как ты, – буркнул Алексей и отвернулся.
– Вот именно. Ты такой же человек, как все мы, так и живи, как все. А ты устроил тут остров коммунизма, население расслабилось и обнаглело до невозможности. Ты должен знать психологию нашего гражданина – если человек делает тебе доброе дело, то не потому, что такой хороший, а потому, что идиот и размазня. Значит, за его спиной нет силы, которая позволит вместо доброго дела сделать злое. А раз силы нет, то и церемониться нечего. Можно и права покачать, и под плохое настроение жалобу написать. В Питере как делают, знаешь? «У вас аппендицит, нужна срочная операция, она будет стоить пять тысяч рублей». – «У меня нет столько». – «Хорошо, у вас есть два дня до разлитого перитонита, чтобы найти деньги». Самое интересное, не было еще случая, чтобы деньги не нашлись. Платят как миленькие и не жужжат.
Алексей скривился:
– Ну, милая моя, это просто рэкет какой-то.
– Я тоже считаю – грубовато. Вот тебе еще три правила в работе с больным. Первое – всегда лучше иметь дело с родственниками. Одно дело, когда человек на себя не хочет потратиться, и совсем другое – если он жалеет на близкого человека. Такой сразу выставляет себя в невыгодном свете, а никто этого не хочет. Второе – нужно убедить клиента, что за свои деньги он получит все, включая луну с неба. И третье, самое главное, – никогда нельзя загонять человека в угол. Если хочешь конструктивных отношений, ты обязан предоставить ему возможность выбора. Нельзя сказать – плати или пошел к черту. Надо говорить – пожалуйста, можно пролечить по полису. Но последствия непредсказуемы.
– У… – протянул Балахонов. – Ты, кажется, проводишь со мной мастер-класс взяточника? Денег хоть за науку не возьмешь?
